Это сейчас он называется музей-усадьба «Александровское». А когда-то, в году страшного детства, двадцать седьмом, он был ее домом.
Понимала ли Варя, что через этот чужой Дом пришла к ней ее судьба?
Это он перечеркнул всю ее жизнь, поставил клеймо: «чужое».
Уже незадолго до смерти, в далеком от той поры 2003-м году, она все равно гордилась, что жила в Доме. Отец часто говорил, прививая ей пролетарское сознание: «Правильно это, что отобрали все у буржуев. Вот и мы в их доме живем». И Варя гордилась.
Даже спустя годы забыть не могла, всем рассказывала, где прошло ее детство. Всем, кто хотел ее слушать. Желающих было мало. В старости она уже страдала склерозом и помногу раз пересказывала то, что сказала только что. Другие старушки-соседки давно уже шарахались от нее. Надоела. Да и слишком тяжела ее судьба, чтобы выслушать ее хотя бы однажды. Она часто повторяет: «Слава Богу, сама пока жива». Хотя при обстоятельствах ее жизни это скорее проклятие, чем благость.
Если бы не глаза, она – самая обыкновенная старушка: длинный байковый халат-балахон, тапки, запорошенные летней пылью, платок на голове. Беззубый рот. Беспорядочные седые с прочернью, как соль с перцем, волосы. Шаркающая походка. Бабка, как бабка. Только если в глаза не смотреть. Есть в них что-то, от чего мороз по коже. Жесткие. Нечеловеческое в них что-то. Взгляд не расслабленный, мутный, старческий, а острый. Что совершенно не вяжется с остальной ее внешностью.
Ни старая, ни молодая, Варя не видела связи между своей судьбой и Чужим Домом. Она вспоминала Вахрушинское имение, как единственное большое, что было в ее жизни…
Началась жизнь Вари вполне счастливо. В глухой сибирской деревушке «Добрая». Деревня была, как остров – со всех сторон окружена речками. Подойти к ней можно было только с одного края. Потому, видать, место это и выбрали для поселения староверы. Отца Вари звали Кондратом, мать – Ульяной. Кондрат был не свой, пришлый. Староверы вообще-то никого к себе чужого не брали, но Кондрат сказал, что он свой. И крестился, как они. И все обряды знал. Ну, ему и поверили. Сильно против ее замужества была мать Ульяны. Она говорила: «Не ходи ты за него. Голь он перекатная. Все мается, мается, в одно место вжиться не может… Неладный он». Но отец сказал: «Хочет – пусть идет».
Жили просто, все потребное добывая в природе или создавая своими руками. Ульяна чистюля была. Все дома натрет, начистит песком и битым кирпичом, наволочки накрахмалит.
Простые вещи, попавшие сюда из «мира» казались чем-то сверхъестественным. Например, бинты, йод. Из «мира» Ульяна принесла кое-какие навыки по медицине, доставшиеся ей от ее отца, фельдшера. Она и лечила всю деревню. Отец стар уже был. Перестирывала бинты много раз, потом утюжила утюгом, вспоминая мудреные слова отца «асептика и антисептика». Люди жили охотой и землепашеством. Что вырастил, то и съел. Лес, конечно, много чего еще даровал. Однажды, будучи совсем еще маленькой шестилетней девочкой, Варя, собирая малину в лесу, наткнулась на медведя, который занимался тем же. Ну, и диранула прям через кусты… Случаи разные были. Бинты надобились Ульяне частенько.
Хозяйство у Кондрата было как у всех: и куры, и гуси, и козы, две коровы, лошади. А уж кошек! Они всегда приносили хозяевам мышей с надкушенными шеями. Клали в кучу. Оправдывали свое существование. И вот однажды Варя решила поиграть во врача. Взяла мамины бинты, йод, травы. Смазала мышам ранки, забинтовала горлышки… Ох, и влетело ей от матери. Она ж эти бинты кипятила, чтобы людям помогать! Поостыв, Ульяна Варю пожалела, приголубила: девчонка ж вылечить мышей хотела… Да и поняла все, устыдилась. Хорошая у нее дочурка растет, добрая.
Мылись так: когда печка поостынет, выстилали ее внутри соломой. Потому что внутри она черная, закопченная. Печь огромная, но в полный рост все равно не встанешь. Мылись согнувшись.
И еще из ранних Вариных воспоминаний было: котят в их доме обычно топили. Отец, Кондрат топил. Но однажды что-то замешкался. Подросли они чуть-чуть. Варя ужас как хотела, чтобы они были белыми. Они же, как назло, все черные уродились. Вот Варя и вываляла котят в муке, которую, кстати, тоже сами и делали. И положила на накрахмаленные наволочки. Сказала маме:
– Теперь у меня есть белые котята!
– Где они?! – ахнула Ульяна.
Однажды Варя спросила у матери, отчего цыплята вылупляются. Ульяна ответила, что курица их пузом греет. Варя украла у несушки несколько яиц и положила их в дедовы валенки. Да на печку. И стала ждать. Когда цыплята будут. Но случилось так, что у деда разыгрался ревматизм. Он возьми в валенки ноги-то и поставь! Было же Варе за ту яичницу! В общем, счастливое у нее было детство. Только сама она почему-то совсем не вспоминала его таковым. Вспоминала только Вахрушинский дом…
Наступила зима. И вот именно тут-то Кондрат решил: ехать отсюда надо. Мать Ульяны очень убивалась, когда узнала. Провожала. Плакала.
«Говорила – не ходи за него!».
Отец провожать не стал. В последний момент молча уложил в корзину травы, бинты, редкие здесь порошки и ушел из дома – лечить Степку, занемогшего лихорадкой после того, как в лесу ноги обморозил. Ульяна ехать не хотела, но – муж сказал… Сердцем чуяла, что мать больше не увидит… Варя мало что понимала, почему мать плачет, почему у бабушки руки дрожат. Ей нравилась мысль, что они куда-то отправятся. Дальше леса она ведь ничего не видела.
…Долго скитались они. Узнали, что царя нет. Ульяна никак не могла в толк взять: а кто ж тогда есть? Они часто голодали. Даже не часто, а постоянно. Ни разу после того, как покинула родной край, Ульяна не была по-настоящему сыта. Кондрат подрабатывал то здесь, то там. Платили в основном едой. Но не больно-то. Ульяна себе во всем отказывала, отдавая лучшие кусочки Варе. Сильно исхудала. Кондрат же сам себя не забывал.
Спустя два года пришли они в город недалеко от Москвы. Город Издольск. Мелкий грязный городишко на тракте в Москву. Два дня Ульяна с Варей жили в здании только что отстроенного железнодорожного вокзала. Все это время Кондрат где-то пропадал. Сказал: «Я по делам». И скрылся. Ульяна уж думала, что бросил он их, как обузу. Но через два дня явился. Важный, как золотой червонец.
– В хоромах жить будем, – так и сказал. – Со мной не пропадешь!
Ульяна подумала, насколько было бы лучше, если бы они вовсе не покидали родного дома, где в лесах много дичи, а в реках никто не запрещает ловить рыбу, но промолчала.
