Паутину плетет паук, паук,
Он не сможет тебя поймать.
В синем-синем небе птица летит,
Но не может тебя поймать.
Нынче – куколка ты, осторожна ты.
Мы – личинки твои, о, Мать.
“Книга стабильности” махаон,
т. III, песнь XXI; мнемотека
верхнего яруса.
Ливьен разбудила трескотня выстрелов. За время экспедиции это было уже пятое нападение на их караван. Выбравшись из шелкового спального мешка и быстро одевшись, она привычным движением сняла с крепления искровой автомат и осторожно выглянула из палатки. Как и все молодые теплокровные бабочки, она прекрасно видела в темноте, но в лагере никакого движения не заметила. Нападение, похоже, уже отбили и без нее – выстрелы раздавались из кустарника в глубине леса.
Пригнувшись, она вышла под открытое звездное небо, расправила крылья и вспорхнула в пронизанную свежестью ночь – в направлении шума и знакомых запахов соплеменниц.
Лететь пришлось недолго – минуты две, но когда она была еще на полпути, стрельба прекратилась. А когда добралась до своих, убедилась, что все обошлось.
Семь из двенадцати членов экспедиции (двое, видно, так и не проснулись, а двое часовых не могли покинуть пост) столпились над телом. Конечно же, это была урания, и конечно же, это был самец. Ливьен лишь мельком глянула на труп и отвела глаза: зрелище было ужасным. Чья-то пуля превратила лицо нападавшего в сплошное кровавое месиво.
Грудь, живот и руки дикаря были покрыты золотистой пыльцой. Ливьен знала из инструктажа, что это – окраска “любовной охоты”.
– Проклятые идиоты! – обернулась к Ливьен экспедиционный биолог Аузилина. В ее миндалевидных фиолетовых глазах стояли слезы. – Теперь я всю жизнь буду чувствовать себя убийцей.
– Брось, – коснувшись поникших крыльев, обняла ее за плечи Ливьен, – он сам виноват.
– Да нет, Ли. Ты ведь знаешь, самое страшное в том, что они не хотят нас убивать. Они просто ищут любви.
– “Любви!..” – желчно передразнил Аузилину кто-то за спиной Ливьен. – Не называй этим словом то, чего им надо! Похоть – вот это подходящее слово!
Ливьен обернулась. Ах, вот это кто – старая Ферда. Ну, эта-то, наверное, уверена, что и в супружеской постели происходит сплошное изнасилование.
– Возможно, они хотят, чтобы их потомство росло в цивилизованном Городе и ассимиляция – единственный тому шанс, – вмешалась в разговор оператор думателя Сейна.
– У нас не может быть общего потомства, – просто, чтобы что-то сказать, констатировала общеизвестный факт Ливьен.
– Но они этого могут и не знать.
– Смотрите! – вскрикнул кто-то из склонившихся над телом. – У него на крыльях нет коричневых чешуек! Это метис!
– Ерунда, – возразила Ферда. – Метисы – выдумка неотесанных домохозяев. Обычный мутант, возомнивший из-за своего уродства, что он такой, как мы.
– Хватит болтать, – прервала обсуждение старший координатор экспедиции Инталия. – В лагерь. Не хватало еще нам дождаться здесь повторного нападения. – Она тряхнула крыльями и первая взмыла над травами. За ней последовали остальные.
Но спать легли не сразу. Несмотря на то, что завтра предстоял долгий и изнурительный труд (перенося имущество на очередное место стоянки, они по четыре-пять раз перелетали туда-обратно), возбуждение было слишком велико, чтобы успокоиться сразу.
Еще минут двадцать они просидели у костра, лакомясь подогретым нектаром и обсуждая происшедшее.
Есть темы, которых не следует касаться лишний раз. Дома это могло бы привести к беде. Но здесь атмосфера была несколько иной, и Ливьен решила сделать вид, что по молодости (а она была самой молодой в группе) не понимает этого.
– И все-таки, – с невинными интонациями произнесла она, хлебнув нектара, – почему бы не приобщить дикарей к культуре? От этого выиграли бы все: они перестали бы быть дикарями, а мы не опасались бы их нападений.
– А ты уверена, что мы ужились бы вместе? – с усмешкой отозвалась Инталия.
– Конечно! Мы вполне могли бы жить рядом, места хватило бы всем!
– Мы-то – да. А они? Кто знает, как они используют силу, когда обретут ее? Мы не имеем права рисковать, ответственность слишком велика. Пока думатели есть только у нас, мы должны стараться сохранить это положение как можно дольше. Когда дикарь глуп, с ним еще можно бороться, куда страшнее умный дикарь.
Ливьен показалось сомнительным выражение “умный дикарь”. Какой же он тогда дикарь? Но она промолчала.
Заговорила Лелия, историк-археолог, неуставной, но легальный лидер группы, носящая живую диадему гильдии Посвященных. И обратилась она именно к Ливьен:
– На свете немало бессмысленных и несправедливых вещей. Почему, например, нам не разрешают брать в экспедиции самцов, в то время как они сильнее и выносливее? Почему…
Ее прервала Инталия:
– Лелия! Я могу простить подобные речи несмышленой девчонке, но ты, моя дорогая… Если такое повторится, по возвращению я вынуждена буду… – Она замолчала. А продолжила уже с другой, усталой, интонацией: – Ладно. Отбой.
Полуночники разбрелись по палаткам. Завернувшись в крылья, Ливьен еще долго не могла уснуть. Существовавшее положение в обществе Города маака казалось ей естественным, ведь она родилась и выросла в нем. Но все-таки… Какая-то странная тревога всегда таилась в ее душе. Чем дикари хуже нас, ведь они устроены точно так же? Почему самцы имеют единственную роль – домохозяев и продолжателей рода, в то время, как явно приспособлены природой к тяжелому труду и войне, уж, во всяком случае, не хуже, чем самки? Они не отличаются умом, но ведь им не разрешается образование в верхнем ярусе… Почему разговоры о думателях окутаны негласным запретом, хотя все и всё о них знают? Хотя нет, не всё. Откуда они берутся – думатели?
Она уснула, так и не ответив себе ни на один из этих вопросов.
Утро выдалось великолепное. Оставив палатку, Ливьен в какой уже раз залюбовалась окружающей красотой. Громадные деревья с широко расставленными корнями-подпорками, покрытыми мхом и растениями-паразитами, словно праматери-гусеницы из древних махаонских легенд, удерживали небо над их небольшой полянкой. Лианы, сложенные кольцами, петлями и спиралями, оплетали абсолютно всё – от корней до вершин, а концы их свисали обратно от вершин к земле. Громадные белые и желтые цветы вьюнов своим легкомысленным видом только подчеркивали суровую прелесть векового леса.
Стесняться было некого, и бабочки, разбуженные колокольчиком координатора, абсолютно нагие и безоружные выскакивали из палаток на свежий воздух, поочередно трясли вьюны за лепестки и, смеясь и визжа, умывались в осыпающейся росе. Только караульные на срок несения дежурства были лишены этого удовольствия: намочив крылья, бабочка временно лишается способности летать, и этим могли воспользоваться дикари или махаонские диверсанты.
