Братья прошли уже версты три, минуя бурелом, огибая болото и крепи, залитые жидкой грязью, и как раз поднимались на сопку, когда сумерки наконец рассеялись и солнце осветило осенний лес: темные елки, ржавые пятна березового подлеска, – разогнало туман, застоявшийся в прогалинах. Отсюда, с горки, было видно, как диск цвета раскаленного металла медленно выглядывал из-за покатого плеча дальнего шихана, и мальчики остановились, пыхтя и вытирая носы после долгого подъема.
– Вот! Вон там его логово! Смотри, смотри, Антоша! – Герман торжествующе указал на темно-зеленую кляксу елового бора, начинающегося прямо у подножья сопки. – Точно как старик Алёха Ляткин говорил, к востоку от сопки, слева – болото, справа – река. Там, там зверь сидит!
Мальчик пылающим от азарта взглядом пытался проникнуть сквозь переплетение еловых веток, мысленно уже представляя себе передовицу городской газеты: «Отважный гимназист Герман Синицын спас поселок от чудовища!» – и большую фотографию, на которой он, опершись на ружье, попирает ногой гигантскую бурую тушу, в точности как на иллюстрации из книжки Луи Буссенара… Старший брат Германа стоял рядом, тяжело дыша и поправляя длинную берданку, несуразно повисшую на ремне за спиной. Из-за ружья мальчики перессорились еще ночью в поселке, но Герман, пухлый и румяный, был на целую голову ниже брата, и ружье, когда он пытался его нести, волочилось по земле, это выглядело вовсе не по-геройски и даже немного смешно, так что, после долгих споров, берданку пришлось уступить высокому и худому Антону.
Братья Синицыны были погодками, но оба учились в третьем классе гимназии. Антоша – старший – на прошлую Пасху тяжело переболел скарлатиной и едва не помер. Последствиями болезни, несмотря на все старания их отца, земского доктора, стало не только отставание в учебе, но и худоба, не по-ребячьи хмурый нрав и вечное выражение досады, застывшее на вытянутом лице. Антон уперся руками в тощие колени, давая отдых спине, и смотрел, как солнце медленно выходит из-за горного склона.
– Ну все, Гера… Теперь уже нас точно хватились… И что ружье пропало, тоже наверняка заметили… Фух…
Герман покосился на брата с раздражением, но сразу же снисходительно вздохнул и вернулся к внутреннему созерцанию своего будущего подвига. Антоше в его мечтах уделялась роль верного Санчо Пансы, а значит, ему, по должности оруженосца, полагалось быть трусоватым и недоверчивым.
– Да не хватились, не боись ты, сколько повторять! – отвечал он, не отрывая взгляда от темневшего внизу бора. – Папеньку еще ночью на роды позвали аж в Горелово! Туда ходу часа три или больше! К обеду вернется, не раньше, а то и вовсе в Горелово обедать останется, если уговорят…
– А маменька? – не унимался старший.
Он со вздохом опустил ружье в траву и уселся рядом на камень, вытянув худые ноги. Герман презрительно фыркнул в ответ.
– Что маменька? Она по воскресеньям спит чуть не до полудня! И вообще, что мне маменька? Глупости! – Он снял фуражку, расчесал пятерней рыжеватые кудри и в который раз принялся втолковывать брату: – Да ты пойми, когда мы подстрелим медведя, никакого спроса с нас не будет. Нас на руках по всему поселку носить станут, в газете напишут! А награду какую за голову зверя дают, слыхал? Да что тут говорить… А маменька поволнуется немного, поплачет да простит, когда все узнает. Мы ведь это и для ее защиты делаем, понял? Дай лучше воды попить, что пыхтеть попусту? Теперь нам без добычи обратно возвращаться никак нельзя.
Антоша недоверчиво покачал головой и протянул брату алюминиевую флягу. Он-то знал, что маменька уже переживает. А если обнаружит, что из отцовского кабинета ружье пропало – ох, тут даже представить страшно. Она и так сама не своя с тех пор, как нашли первую девочку.
Девочка была из семьи башкир, что жили на хуторе к востоку от поселка, ближе к реке Белой, и промышляли пчеловодством. Восьмилетняя девчушка пошла отнести обед отцу и старшим братьям, что трудились на пасеке, но те ее так и не дождались. В сентябре у пасечников работы невпроворот, и ребенка хватились только к вечеру. Искали, кричали, потом у дороги в подлеске увидели разбросанные лепешки и раздавленную плетеную корзину. Переглянувшись, молча ринулись в лес и за полверсты от кромки, за кустами вереска нашли…
Старик-башкир с сыновьями, обезумев от горя и жажды мести, три дня, не смыкая глаз, прочесывали окружный лес кочка за кочкой, пенек за пеньком, но не увидели ни следа, ни шерстинки медведя-людоеда, разорвавшего ребенка на куски. Словно косолапый, разгромив все вокруг и совершив страшную трапезу, исчез, как и не было. А на четвертый день пропала еще одна девочка, в этот раз из самого поселка. Играла в прятки с подругами и вдруг исчезла. Звали ее, аукали, а как сообразили что к чему, так сразу побежали к сотскому старосте. Нашли ее только на следующий день далеко в чащобе за поселком. Лес вокруг был изломан, а тело обезображено так, что не оставалось сомнений: здесь орудовал крупный бурый медведь.
По поселку поползли слухи, одни других страшней и нелепей, народ волновался и требовал от властей защиты. Собрали охотников, больше из мордвы и башкир, которые лучше всех здешние леса знали, объявили награду за голову зверя. Из губернского города Д., что стоял всего в десяти верстах к северу от поселка, приехал полицейский инспектор, а также богатые господа в охотничьих жилетах, с собаками, рожками и английскими ружьями.
Вся эта компания, набрав закуски, отправилась в лес и устроила там настоящий призовой тир. За пару дней повыбили, а по правде, больше распугали, всего хищника в округе, от самой степи до пологих предгорий дальнего шихана. В поселок привозили рысей и лисиц, волков без счету и даже нескольких бурых медведей. Но людоеда среди них не было – это бывалые охотники говорили с уверенностью. Подстрелить удавалось то медвежонка-трехлетку, то старого, то хворого и облезлого медведя. Между тем тот, на которого объявили охоту, точно был матерым самцом огромного размера, об этом говорили обломанные деревья, кора, ободранная гигантскими лапищами, и главное – маленькие жертвы, буквально разорванные на части. Ничего похожего на такого лесного великана приезжие охотники сыскать не смогли.
Несмотря на это, в поселке регулярно разгорались споры из-за обещанной награды, но все было пустое. И когда по главной улице, поднимая пыль и победно улыбаясь, проехал молодой черноусый офицер, окруженный сворой собак, старик Леха Ляткин только крякнул, презрительно провожая всадника прищуренным взглядом.
– Видал, Алеха, у него ружье фабрики Винчестера! Рублей пятьдесят стоит, не меньше. Что скажешь, можно из такого ружья медведя-людоеда подстрелить? – с деловым интересом спросил Гера, рядом стругавший палочку на ступеньках крыльца.
