Это началось с голоса. Нет, не так – ВСЕ началось с голоса. Пробирающего, топящего голоса. И этого моего глупого желания. Все просто. ВСЕ просто: желание досконально овладеть британским нормативным произношением – и разрушенная, в один прекрасный и умопомрачительно ужасный момент, жизнь. От которой теперь сплошные осколки. Что, если один этот волшебный голос делает из меня ту, кем я должна стать рано или поздно? Что, если… Десять волшебных дней в городе мечты, на театральном фесте. Да, дел по горло. Потому что меня каким-то невероятным чудом по имени Ральф Олафсон сюда пришвартовало. И мне теперь бы не поехать головой.
– Десять дней, Алька! Копенгаген, Шекспировский фест, все, как ты мечтала. – отец размахивает телефонной трубкой как флагом. – Ральф мне торчит.
И я, просто чтоб прервать эту вечную тираду про его реконструкторов, соглашаюсь. Сразу и на все. И вот я здесь. До того, как все начнется, у меня есть время скушать себя поедом и основательно погрузиться в саморефлексию.
Я влюблена. Более ничего сказать в свое оправдание не могу. Влюблена и больна. Что делать мне с этой своей неправильной любовью я не знаю. И с разрушенной жизнью, что строила так долго и терпеливо, тоже. И с тобой.
Ты ведь даже не знаешь о моем существовании, и до сегодняшнего дня не было ни единого варианта, что узнаешь. Но у Вселенной определенно самое извращенное чувство юмора из всех возможных вариантов. И ничем хорошим это не кончится. И мне даже не важно, что там и как дальше. Важно одно – ты – реальный, до чертиков настоящий, с этой твоей улыбкой-оскалом, лучезарным взглядом, искренним светом, что распространяешь вокруг себя вместе с каким-то особым, трогательным теплом, с этим твоим по-девичьи нежным профилем, скулами, резаться о которые ладонями моя больная мечта, голосом, с глубины и перекатов которого мне лететь, как с Луны – вот он, ты. И ведь в двух шагах. И ведь не будь я так раскатана – не противилась бы ни секунды, подбежала бы, в толпе, обхватила бы – потому что вся эта толпа спокойно ухватила свой кусочек твоей бесшабашной улыбки, твоего ничем не нарушаемого внимания – и выпрямилась бы наконец-то. Ты ведь сам не знаешь, как удается тебе выпрямлять каждого, на кого кинут твой лучистый взгляд, человека. Как заставляешь выпрямить спину, вскинуть голову и улыбнуться. Просто это есть в тебе. А во мне – нет. Я закрываюсь, ныряю в документы. Поселить в гостиницу, но сначала довезти – а еще точнее вытащить отсюда. Потому что по времени – мы выходим за все возможные рамки. А через три часа еще и открытие, пресс-конференция, потом панель эта «вопрос-ответ» – хрен знает, как это правильно перевести на нормальный русский и надо ли вообще – и дальше я могу отчаливать, прятаться в номере, валиться в кровать и продолжать есть себя поедом.
Я медленно, но с достоинством серой мыши, передвигаюсь ближе к ассистентам, намекаю, стуча по циферблату часов.
– Вытаскивайте его, не знаю, цепляйте и тащите. Нас ждут в гостинице.
Ни с кем тут у меня таких проблем не было. Кого ни встречала – все чинно-благородно, только подмигнешь, «да, да, конечно» и топ-топ к автобусу. Но этот! Каждые два шага, сука, каждые два!
– А у вас не было другого… мальчика? Не такого смешливого? – белое каление, вот до чего он меня сейчас доводит. Все сроки горят, а он только давит эту свою лыбу, и – нет! – опять лезет с кем-то обниматься. – Генри, милок, вытаскивай нашу звезду ненаглядную. У меня нервы сдают. Я вас в автобусе жду.
Ретируюсь. Сил моих нет! Сегодня ведь ни его одного встречали, этого невозможного. Девятерых! И ни одного вот такого ступора. Или я просто упахалась, как собака, и поэтому так реагирую? Или меня раздражает его манера общения с фанатами? Его умение нести себя через воющую толпу? Или то, что на его лице нет и тени усталости – а я выжатый лимон? Он ведь тоже по идее должен был умахаться? Или нет? Или что?
Мои злобные, вымученные размышления прерывает шум и тело, что буквально влетает в салон, цепляется своими длинными ножищами за ступеньку и чуть не распластывается всеми своими почти двумя метрами на полу. Реакция у меня – огонь. Я даже не задумываюсь, вскакивая. Слови-ка здоровенного мужика! Но я могу. Я даже не разглядываю того, кого ловлю в сантиметре от пола. Каким-то невероятным усилием выравниваю нас обоих.
– Вы в порядке?
И тут меня пришвартовывает так, что все слова – кроме русского мата – вон из головы. Нет, наверное, мое измученное недосыпом, а так же физическим и моральным заебом, сознание играет злую шутку. Против меня встала Вселенная, склонилась, улыбнулась его оскалом, и прихлопнула.
– Уильям Хьюз, – Вселенная продолжает улыбаться, а в глазах-то, мать моя мамочка! – А вы, должно быть, Алиса? И вы… простите, в порядке?
Вселенная держит меня в своих руках, легонько трясет – но это нормально – и заглядывает в самую душу. Ответь ей, Аля, ответь!
– Да, спасибо, в порядке. Можете поставить меня на место.
Вселенная охает, мило заливается краской, и продолжает голосом Уильяма Хьюза:
– Устал, честно говоря. Да, и простите за задержку. Я знаю, что на таких фестивалях время расписано буквально по минутам…
Я хочу ответить злобно, так и настраивалась эти минуты тишины, но вместо этого примирительно улыбаюсь.
– Главное, что вы оттуда наконец-то выбрались, – киваю в сторону холла, – Они от вас без ума просто. – И я, между прочим, тоже, и даже осознаю это. Но чего-то от этого мне не легче.
Я безразлично смотрю на улицы, по которым двигается наш мини-автобус. Мои мечты, радужные предвкушения от великолепного, абсолютно сказочного Копенгагена разбил к хренам этот длинный, сочащийся солнцем, бриташка!
Ведь это что же – размышляю я, лениво разглядывая парки, дома, набережные, скользящие мимо – что же получается: одна улыбка, один брошенный вскользь случайный взгляд, касание рук – и все ухнуло из-под ног? И город, от которого сходила с ума, о котором мечтала, просто не цепляет. Что же дальше? Я с ужасом представила себе, как даю волю чувствам, шепчу бессвязно, хватаюсь за эти руки-крылья. А дальше? И в чем проблема-то? Ну, поддайся, ну упади. Он мне нужен – я это понимаю. Но с такими вот людьми-рассветами другая, огроменная проблема и вопрос – нужен ли им ты? И никто не ответит. И рисковать, теряя лицо? Рано, Алька, рано! Наслаждайся пейзажами, еще раз мысленно рассаживай гостей на сцене, отсчитывай регламент. Займи свои мозги хоть чем-то!
Случайно скольжу взглядом по его лицу и теряюсь. Как же он устал. Теперь, не вынуждаемый толпой фанатов, он вернул себе свое истинное лицо – маска смешливого мальчика спала, обнажая простую, уверенную, мужскую красоту. Во всем, – от голубых с зеленым отливом глаз, до скул и подбородка, слегка поросшего рыжеватой щетиной – чувствуется спокойное превосходство. Даже в усталой, расслабленной позе, в том, как он проводит руками по волосам, оправляет манжеты, трет глаза – во всем крышесносящая, вызывающая щемящую нежность простота и искренность. Я наслаждаюсь видом, давая такой своеобразный отпуск мозгам и связным мыслям ровно до того момента, как Уилл замечает мой взгляд.
