Для весны это майское утро выдалось прохладным и по-осеннему сырым. Накрапывал мелкий, часто моросящий дождь, приумножая численность луж и превращая их в непреодолимую преграду для редких пешеходов. Улицы, ещё не заполненные в столь ранний час беспорядочно снующими людьми, выглядели пустынно и уныло. Лишь гулкие отзвуки шагов одиноких прохожих да царапанье дворницких мётел о шершавое тело асфальта время от времени нарушали непривычную тишину.
На углу проспекта имени Ленина и улицы Колхозной, которые то ли по чьему-то недосмотру, то ли из-за отсутствия в городском бюджете необходимых средств ещё не удосужились быть переименованными во что-либо более демократическое и соответствующее духу перемен, стоял мужчина лет сорока – сорока пяти. Не требовалось особой наблюдательности, чтобы отнести незнакомца к самой малопочтенной категории наших сограждан. Опухшее, заросшее многодневной серой с проседью щетиной лицо, спутанный комок редких давно нечёсаных волос, через которые смутно просматривались грязно-жёлтые проплешины черепа и огромные дряблые мешки под глазами, не оставляли и тени сомнения, что мужчина пребывал в омерзительных лапах глубочайшего похмелья. Тяжело опираясь плечом о серую, пропитанную асфальтной пылью стену углового здания, он время от времени жадно затягивался сигаретой без фильтра, небрежно сплёвывая под ноги всякий раз, когда крошки табака попадали в рот. Впрочем, трудно назвать сигаретой грязный окурок, подобранный вероятно где-то здесь же, поблизости. Он был настолько коротким, что обжигал пальцы рук и потрескавшиеся от ветра губы курильщика, не причиняя ему очень уж больших неудобств. На мужчине было надето старое потрёпанное пальто с оторванным карманом и болтающимся на нескольких нитках воротником. За неимением иной одежды, пальто, вероятнее всего, использовалось как одеяние всесезонное. Истоптанные без шнурков ботинки, доживающие свою многотрудную жизнь, завершали непритязательный гардероб этой малопривлекательной фигуры.
В период бурного перехода страны от условий социального равенства к не совсем понятным отношениям под названием «рыночная экономика» с такими вот экзотическими фигурами всё чаще и чаще приходилось сталкиваться на улицах крупных и не очень крупных городов. Не было их разве, что в малонаселённых посёлках да деревнях, где людям, имеющим небольшой кусок земли в личном приусадебном хозяйстве, прокормиться было несравнимо проще. За короткое время эти люди-тени стали обыденным явлением повседневной жизни, обозначившись как одна из основных примет смутного времени.
По истечении нескольких лет, прошедших после объявления победы нового мышления над мышлением в целом, привычный и мало кого беспокоящий социализм после бурной непродолжительной агонии исчез из страны так стремительно, словно его там никогда и не было. Перестройка без особого напряжения перечеркнула семьдесят долгих лет интенсивного и, как утверждала пресса прежних времён, успешного социалистического строительства, не предложив взамен ничего путного и толкового. В самом начале преобразований народ довольно спокойно и где-то даже легкомысленно отнёсся к новшеству.
«Вот, мол, строили, строили что-то большое и светлое, наконец, построили, но неудачно. Теперь перестраивать будем, если, конечно, получится. Чем бы, как говорится, дитя не тешилось лишь бы…». В том, что не получится, что за много лет социалистического эксперимента руководство страны, направляемое «мудрой» коммунистической партией, разучились созидать разумное и необходимое не для системы, а для себя лично, сомнений не возникало ни у кого. Многовековой опыт выживания в самой беспокойной стране земного шара приучил ничему не удивляться и ничего хорошего от перемен для себя не ожидать, чтобы впоследствии не рвать душу и понапрасну горьких слёз не лить. Сколько всего пережили – революций, войн, разрух, коллективизаций – не перечесть. И ничего, слава Богу. Ни лучше, ни хуже. Средне. Разве что научились больше ценить спокойствие и плавное, без больших потрясений, течение жизни. Справедливости ради, следует отметить, что время от времени, у руководства страны исключительно по конъюнктурным соображениям, а не в силу желания что-либо поменять в лучшую сторону возникала потребность осторожно всколыхнуть болото и прервать ненадолго спячку. Ну, надо было, чтобы сон не стал летаргическим и необратимым. Тут же, немедленно, выдвигался прогрессивный лозунг и под лёгкий шелест дремлющих масс торжественно объявлялось соревнование или назначался почин. Всё это сценическое действо сопровождалось шумом, гамом, пылкими речами и криками фальшивых энтузиастов, назначенных ответственными за проведение торжественного мероприятия. Возникшая суета на какое-то время пробуждала население, крайне ограниченное в выборе развлечений, вызывая непродолжительный и неподдельный детский интерес к происходящему. Немного пошумев, могучая волна инициатив, направляемая опытной рукой сверху, мягко откатывалась назад, не произведя ни судьбоносных перемен, ни просто каких-либо существенных изменений. В лучшем случае народу предъявляли победителя соцсоревнования или назначали героя труда. И всё. А в этот раз что-то не так. Время шло, а волна не откатывалась. Хуже того – начало штормить. Новый хозяин партии круто загнул салазки. Довольно далеко и неосторожно отошёл от основных принципов прозябания.
«Вот человек-то, – умилялись люди в очередях и на общих собраниях. – Как за народ радеет. Какую волю дал. Неограниченную».
Но быстро минуло время восторгов, и на обломках идеологии прежней жизни, как грибы после дождя, проросли сомнения и беспокойство по поводу благополучного завершения очередного всплеска инициатив. Надежды тех, кто ожидал, что всё в конце концов вернётся в зад, успокоится и будет как прежде, не оправдывались. Наоборот, возникала непоколебимая уверенность в том, что где-то, по какому-то трагическому стечению обстоятельств или недосмотру, внутри надёжной государственной машины произошёл сбой, изменивший плавный ритм движения страны по накатанным схемам. Нарушился бесперебойно работавший много десятилетий ход возвратного механизма системы, и мощная многомиллионная громадина, гремя и скрипя всеми своими устаревшими, выходившими гарантийный срок деталями, сорвалась с привычной орбиты и понеслась навстречу неизвестности, угрожая катастрофой всему окружающему миру.
Что же привело надёжную и на первый взгляд вечную государственную машину к самоуничтожению? Ведь никто же специально не ломал. Почему страна, сохранившая веру в незыблемость социалистических устоев, пронеся её сквозь бури войн и испытаний лишениями, вдруг утратила эту самую веру на ровном месте в условиях относительной стабильности и покоя. Ошиблись в выборе последнего лидера партии? Не того, что ли, выбрали? И это тоже. Выбрали не традиционного старичка, которому разрешалось недолго «порулить у власти» и через два – три года освободить место для такого же недолговечного. По непонятным и ныне причинам на первый план протолкнулся молодой, резвый, озабоченный переменами скакун, не успевший расплескать на периферийных руководящих должностях фонтан кипучей, но как оказалось впоследствии разрушительной энергии. Вот и рассуждай после подобных фактов о роли личности в истории на предмет, может ли она, эта личность, изменить её ход. Оказалось, что может и не просто изменить, но и развернуть процесс в совершенно противоположную от привычного направления сторону. А что же народ? Не остановил, не осудил. Зачем допустил подобное безобразие? А что народ? Советский народ привык к тому, что все, что решается наверху – это правильно, а потому сомнениям и оценкам не подлежит. К огорчению многих, понимание необратимости изменений пришло слишком поздно. Повернуть ситуацию вспять было уже просто невозможно, да и некому. Жизнь настала тревожная и непривычная, поскольку витки её спирали раскручивались в направлении непонятном.
