В моем детстве была такая шутка, выдавать которую нужно было по мере переваривания услышанной ранее части.
Девочка, не грызи ногти…
на ногах…
у папы…
и вообще,
отойди…
от гроба!
И ты стоишь такая, с выпученными глазами, от мерзости услышанного! фуууу! фуууу! ногти! на ногах, да еще у папы! фууу!
Но только я могла понять глубину этого «фу», ведь однажды папа, видя, как я точу зубами свои ноготки, сказал:
– На, погрызи мои! – и сунул мне под нос свою заскорузлую от работы руку.
Когда я задумывала написать эту главу, один человек спросил, про что это? наверное, про этикет? или про уважительное отношение к себе? про себя-любовь?
Ничего себе, – подумала я. Сколько же тем можно придумать из одного простого предложения! сколько интерпретаций, сколько фраз и трактовок!
А я-то! Я же и вправду, хочу рассказать, каково это быть девочкой, которая грызет ногти.
Потом девушкой, которая грызет ногти…
Потом женщиной с обкусанными ногтями, и, наконец, бабушкой, которая грызет…
Я, наверное, родилась с этим…
Возможно, что в прошлой жизни я была какой-нибудь мышкой-погрызушкой, но я точно помню, (хотя под вопросом -как?), что мама обкусывала мне пальчики, чтобы не поранить детские нежные ноготочки.
И ее мама так делала, и бабушка так делала…
Вот, видите?
Как в такой семье пройти мимо этого увлекательного процесса?!
Ведь я точно помню, что когда мама подносила мою маленькую ручку ко рту на маникюрную процедуру, внутри меня всё замирало, как у королевы, которой целуют руки подданные.
Впрочем, в детстве я и считала себя таковой, потому что всё исполнялось по моим приказам.
– Мама, носи! -лепетала я, протягивая пальчиком в мамину сторону, и мама героически ходила со мной по комнате, качая и баюкая.
Потом пальчик направлялся в сторону папы.
– Папа, носи!
И папа вставал к своей любимой и единственной на тот момент доченьке, несмотря на то, что завтра с утра пораньше ему на работу, и носил меня в темноте комнаты под лампой луны.
– Баба! -поворачивался пальчик в сторону прабабушки, бабы Дуни, которая геройски прилетела нянчить правнучку в лесную глушь, с пересадкой, на нескольких самолетах.
И в это в ее-то возрасте, когда уже пора лежать на печи.
Но печки у нее не было, поэтому она, скрипя старенькими косточками, спускалась с трапа самолетика, прилетев с Большой земли…
И вот тут-то внученька и дала жару.
– Баба! -и пальчик показывал в сторону бабы Дуни.
Бабушка устраивалась поудобнее на топчане, который служил ей кроватью, вытягивала ноги, сверху укладывалась подушка, и уже на нее, как принцессу на горошину, укладывали меня.
Ну как, скажите, можно подумать иначе?
Королева, и все тут.
А потом родилась сестра.
И я словно потеряла память.
Будто кто-то невидимой кисеёй накрыл все воспоминания того времени.
Я не помню, как маленькую сестренку принесли из роддома.
Хотя вполне вероятно, что и впрямь не помню! Ибо по рассказам мамы, я все время была у соседей, так тяжело ей дались роды. Отказала спина, и она ползала на коленях.
Грустная история. И я этого не помню!!!
А ведь мне было больше, чем четыре года! И я даже умела читать!
С тех пор все мои воспоминания сводятся к несправедливым, как мне казалось, наказаниям.
Вот я стою в углу, в ванной комнате, зелёная стена с трещиной, и ковыряю ее пальцем, причиняю ущерб хозяйству.
Раз вы со мной так, то вот вам!
А сестрёнка рядом крутится, учит, что надо прощения попросить.
Я же непреклонна, как кремень, как Зоя Космодемьянская, умру, но не сдамся.
Из угла через приоткрытую дверь (я же должна слышать, что творится в «мире»), до меня доносится, как сестренка тоненьким голоском канючит у папы:
– Таня больше не будет, Таня больше не будет!
Слышу, как папа отвечает ей, пусть сама придет!
Но нет! нет и нет! я ковыряю краску на зелёной стене.
Ночью мама выпускает меня из угла.
В квартире темно, все спят, я гордо марширую на кровать, не сдавшаяся.
Уже лёжа на мягкой подушечке, накрывшись с головой одеялом, я дала волю слезам. Не хватало еще, чтобы тираны увидели мою капитуляцию.
Плачу, глотая слезы, и грызу ногти.
А как еще утешить себя, как не вспомнив, то сладостное состояние королевы?!
Так я стала грызущей девочкой, находящей утешение в погрызании.
Процесс был до того увлекательным, что, я «обгладывала» даже кожу вокруг.
Утром маленькие пальчики болели.
Потом начинали нарывать.
Я плакала, спрятавшись под спасительным одеялом, пальцы горели огнем, кровь стучала в них молоточками, вызывая нестерпимую боль.
Приходила мама, и откинув одеяло, вела меня на экзекуцию.
– Только пикни, -грозным шёпотом говорила она, -не то разбудишь всех…
И под светом ночника скальпелем надрезала панариций.
Гной брызгал так, будто только и ждал выхода на свободу.
