***
Во дворе «Камчатки» женщина-панк Инесса, сидя на ступеньках, плачет так, что слезы капают с носа:
– Цой рассудит… Цой, блядь, за меня пизды даст… Даже ангелы не помогут…
Кричит кому-то:
– Хорошо смеется тот, кто смеется последним! Я это говорила группе «Агата Кристи» – я это говорю тебе!..
Продолжает:
– Я тогда не виновата была, когда он меня в первый раз ёбнул. Это Новый Год был. А я на унитазе заснула. Думала, что дома. Соседей нахуй посылала. С лестницы спустил без трусов. Четыре этажа. Никто не заступился.
Потом, уже успокоившись, танцует и выкрикивает: «Алиса! Кино! Хайль Гитлер!» верхним этажам.
***
Подорвался на мине. Ударило о скалу – и, знаешь, пока летел, вспомнил себя до самого детства. Как мне полгода было, год. Да, правда: когда понимаешь, что сейчас умрёшь, вся жизнь проносится. И даже то, чего не помнил, всплывает. Ну и вот.
Потом нас собрали, в вертолёт загрузили. А я, контуженный, выбрался из-под трупов, в кабину пилота вылез и руку ему на плечо положил. Он и умер на месте. От разрыва сердца. Нет, вертолёт не упал, штурвал второй пилот перехватил. Я к семье умершего ездил несколько раз. В Иванове живут. Не обвиняли, нет, но всё равно тяжело. Сейчас чего-то связь потерялась.
А ещё караван, помню, брали в Кабуле. Столько золота никогда не видел! Набираешь в руки изумруды, рубины, сапфиры горстями – и смотришь, как они сыплются. У нас потом назад отбирали. Раздевали догола, во всех дырках искали, не осталось ли чего.
***
– Анна Анатольевна, можно тётя Аня.
Работники библиотеки артиллерийского музея подкрашивают осыпающиеся картины, реставрируют статуи каких-то лошадей, собирают газетные подшивки, которые вряд ли кто-то станет читать; шарканье тапочек разносится по этажам гулким эхом. За год в эту библиотеку согласно статистике приходит до двух десятков новых читателей.
Ветхие редкие книги с ерами не выдаются на руки. Работники с гордостью показывают черно-белые фотографии, на которых запечатлена просушка фонда после потопа. Тётя Аня работает в отделе реставрации почти бесплатно вот уже тринадцатый год. Новых сотрудников найти непросто.
– Нам нужен человек, который умеет на компьютере. Зарплата, правда, номинальная, но мало ли. Мало ли, ну а вдруг. Вдруг кто-то умеет на компьютере.
Мы на это ничего не отвечаем, хотя намек явно обращен кому-нибудь из нас.
– Ничего сложного, правда? Ничего ведь сложного! А вы боялись, – говорит тётя Аня, а взгляд её разъезжается за толстыми стеклами очков.
Она показывает, как держать кисть, чтобы промазать картон клеем ПВА: взять в кулак, а не тремя пальцами. Сотрудникам библиотеки приходится выдумывать, чем занять студентов-практикантов, которым еще нужно идти на основную работу.
Тётя Аня хочет забить всеми своими вопросами типа «ну хотя бы чуть-чуть интересно?» эту гулкую нежилую тишину, эту пропасть разницы в возрасте между нами и ею. Нам, видимо, тоже неловко, поэтому мы постоянно смеемся над ней и над всем, что вокруг. Смех заводится с полуоборота. Тётя Аня добродушно не обращает на это внимания.
Она говорит нам: «Вы как хотите, а я поем», она предлагает печенье со сливочной начинкой, она даёт каждому в руки по чайному пакетику. И мы держим в руках эти пакетики, и смешно оттого, что вся она такая нелепая, что половины слов ее речи не разобрать. Но при этом она хранитель библиотечного фонда и, в общем-то, неплохая женщина. Я вытряхиваю из выданной мне желтой чашки ошмётки сушеной рыбы и завариваю свой пакетик.
Солнце рикошетит от шпиля Петропавловки и согревает гравий, пропитанный льдом. Устоять очень трудно. Танки, пушки, ракетный комплекс. Мелкими шажками, чтобы не грохнуться, я иду через двор музея в сторону служебного выхода мимо гаубиц, которые почти одинакового цвета с мерзлым газоном. Меня попросили отнести тяжеленные книги на реставрацию из одного крыла здания в другой. Проход внутри здания перекрыт по какой-то причине.
– Только ты осторожнее с книгами, – говорят они мне. – Поскользнешься – повредишь.
– Да там и ногу можно вообще-то сломать, – говорю.
– Мы приходим и уходим, а книги остаются, – слышу ответ.
***
Таня – прилежная аспирантка филфака. Таня работала в школе, работу сочла неблагодарной. Теперь Таня корректор. Очень старательный корректор – выработка средняя, качество удовлетворительное.
Таня ходит по офису на цыпочках, изо всех сил стараясь не стучать каблуками. Таня стремится сочетать женственность со скромностью, вернее застенчивостью невзрачной отличницы без запаха, которая всегда завидовала бойким красавицам-одноклассницам. Таня набожная, Таня восторженно-радостная, старается не молчать во время работы, не даёт офисному воздуху загустеть. Таня любит Седакову и Бродского, Таня выразительно произносит «ха-ха-ха», даже чёрточки слышно.
Иногда Таня плачет. Не в голос, не взахлёб, но так, что это трудно не заметить – смотрит в монитор, красные глаза, опухшее лицо, белый носовой платок. Коллеги не знают, как реагировать, поэтому молчат. Или тихонько спрашивают по электронной почте, всё ли в порядке. Мало ли, умер кто. Всё хорошо, отвечает она, у меня бывает. А ты наблюдательный. Спасибо.
На любую фразу окружающих немедленно выуживается цитата из книги, стихотворения или советского кинофильма. Таня благодарный читатель. Должно быть, втайне она сочиняет стихи, но вслух это постоянные отсылки к проверенной временем сокровищнице мировой классики.
– Это помните, как в «Служебном романе»: где вы набрались такой пошлости? А Раневская говорила, что пошлость – это анекдот, повторенный дважды…
– Народ, вы чего, – говорит Вера. – Заказ надо было сдать ещё в пятницу.
– У нас, Вера, ты же знаешь, семь пятниц на неделе, – немедленно откликается Таня. – Будем считать, сегодня тоже пятница. Серёжа, помнишь, на прошлой неделе ты спрашивал: «обезболивать» или «обезбаливать»? Я принесла Розенталя… Вот, смотри: он пишет, что оба случая допустимы. Как и «обуславливать». Только это просторечные формы…
Таня говорит: весна, счастье, светлый праздник Пасхи. Пятница короткий день, торопится на балет. Елена Шварц – богоборчество, Олег Григорьев – мысль семейная. Таня с благоговением относится к преподавателям, на чьих лекциях побывала. Таня верует в Бога, Таня воцерковлена, Таня говорит, что время печали и сомнений уже позади, добавляя к этому множество закрывающих скобок.
– Самые великие писатели обращались к религиозной тематике в своих произведениях, – торжественно произносит она, – взять хотя бы Булгакова, «Мастера и Маргариту» – прекрасное произведение! Ну, и Леонид Андреев, «Иуда Искариот». Даже Веничка Ерофеев – там глубокий культурный пласт. Правда, язык – брань сплошная, нецензурщина, зря это он, хорошая была бы поэма.
