Ранним утром все спали, и только
я одна, аккуратно оглядываясь по сторонам, прислушиваясь к каждому звуку,
осторожно выползла из-под ветхого одеяла. Тяжелый храп отца не прерывался, и
это хорошо. Если проснется, занятие магией придется отложить на завтра. Осторожно
перешагивая через спящих на полу сестренок, я кое-как выбралась из душноватой
полутемной хижины, и очутилась на улице.
Хвала всем существующим богам, на
этот раз получилось.
Магия – такое свойство, что
дается не каждому благородному, а уж о бедняках и рабах и говорить не стоят. Но
я вытянула свой счастливый жребий, и в свои неполные восемнадцать лет
обнаружила у себя дар предвидения. Делать мне с ним особо нечего, разве только
в гадалки податься, но, боюсь, проворные и наглые южанки на рынке или ярмарке
затопчут. Они-то ничего не умеют на самом деле, им такая помеха не нужна…
Но хватит бояться. Пора
действовать, пока отец не проснулся.
Остановившись в нескольких шагах
от хижины, я вгляделась в серое предрассветное небо, где на горизонте медленно
образовалась розовая полоса, и сощурилась. Чего бы такого загадать… спросить у
будущего? Глаза закрыла медленно, вслушиваясь в каждый звук, прочно связывая
себя сильным подсознанием с окружающим миром. Каждое дуновение прохладного
осеннего ветра, каждый шелест облетевших кустиков, каждый взмах птичьих крыл –
все это я слышала и становилась ближе к истине. К сути мироздания.
Что будет сегодня?
Выздоровеет ли малютка Октавия?
Поест ли досыта маленький
Фрэнсис?
Сумеем ли мы с Кэролайн
заработать пару монет?
Сердце тревожно застучало от
страшного предчувствия, но почему? Неужели я задала непростой вопрос и у
мироздания нет на него ответа?
Во рту пересохло, перед
внутренним взором нарисовалась страшная картина с черными силуэтами
воинственных людей и брызгами алой крови. Я ахнула и резко прервала видение. Не
хочу, не буду это видеть! Обман подсознания, ложные страхи, ничего такого ведь
не случится… Да и я совсем неопытна.
Сделала несколько глубоких
вдохов, прежде чем прийти в себя. Провела дрожащими ладонями по разгоряченному
лицу. А потом услышала за спиной грубый голос:
- Анна! Где тебя дамоны носят?!
Живо возвращайся домой и вари похлебку, не то шкуру спущу!
Отец. Проснулся раньше всех.
Иначе бы услышала испуганное детское лопотание, стремительно переходящее в
плач. Но малышей он не обижает, даже любит и балует, особенно Фрэнсиса,
единственного сыночка. А три дочери для него – лишние рты и дармоедки. Чем
старше, тем отвратительнее. Еще год-другой, и нас с Кэролайн вовсе прогонят из
дома.
Я старалась об этом не думать.
Отцу тоже пришлось несладко, поэтому он стал таким.
- Иду, господин Ноа! – ответила я
так, как требовал, чтобы его называли, этот чудаковатый старик.
И без лишних промедлений ушла в
хижину.
Там уже все проснулись. Фрэнсис
встал на ножки и успел добраться до кувшина с молоком. Ему уже пять лет, и он
давно не ждет, как Октавия, когда придет кто-то взрослый и умный, и принесет
ему поесть. Хотя я помню крутые времена, когда приходилось вставать среди ночи,
чтобы накормить обоих, помню, как старалась успокоить обоих и сдержать
отцовский гнев, совала бутыльки с молоком в распахнутые голодные ротики.
Но сегодня день особенный, и
злился только отец. Потому что я не накрыла на стол, прежде чем заняться
магией. А все потому, что последнюю лепешку доели еще вчера.
Я не боялась отца, потому что
характером пошла в него и могла постоять за себя, но Кэролайн слишком тихая и
забитая, чтобы ему перечить. А защищать двоих я пока не могу. В юности отец
чего только не пережил: и рабство, и телесные наказания, даже поджигал
господский дом и сбегал, но потом его ловили. Чудом только не казнили этого
смутьяна, но в конце концов отпустили восвояси. Все дело в том, что за него
вступились сыновья и дочери одного благородного южанина, это помогло Ноа не
только избежать казни, но и получить некоторые гражданские права. А потом он
даже пересек границу страны и познакомился с миловидной аранийкой – нашей
матерью.
Она умерла, рожая Фрэнка. Отец
требовал от нее наследника, кричал, что три девки – слишком мало для
продолжения его славного, рабского и разбойничьего рода. А хуже всего то, что
он по неизвестным причинам верил в свое величие, лишь потому, что до двенадцати
лет воспитывался в благородной семье.
И сейчас мне приходилось ему
подчиняться, чтобы не была битой младшая сестра. Милой и покладистой выросла,
вся в маму. Вбежав в хижину, я стала накрывать на колченогий стол. Деревянные
тарелки и чаши, глиняный щербатый кувшин. Тканые салфетки – потрепанные и
заляпанные жиром, отец стянул их откуда-то. И все. Закончила работу и нервно
оглянулась назад, на пока еще крепко спящих домочадцев.
Застыв рядом со мной, Ноа Силиван
хмурил кустистые брови, мрачно наблюдал за каждым моим действием,
неодобрительно качал кудрявой головой. Его каштановая короткая борода с редкой
сединой смешно болталась из стороны в сторону, но мне было не до смеха.
Я попыталась прочесть его мысли,
но моя слабая телепатия не выдержала ярости и гнева, затуманивших его голову.
- Почему на столе до сих пор нет
пищи? – грозно спросил отец.
Вздохнув, я с печальным видом
развела руками.
- Мы съели все вчера.
- И ты за ночь не могла ничего
заработать?!
Он наступал на меня с самым
грозным видом, я схватилась за край стола, чтобы не проявить слабости, не дать
ему поверить, будто он сильнее меня. Помню, как меня и сестер выставляли за
дверь, а потом он закатывал матери громкие скандалы по тому поводу, что у него
нет наследника. Он уморил ее, но себя я убить не позволю.
- Вы бы и сами могли заработать,
господин Ноа, - промолвила тихо и спокойно.
Отец дернулся, посмотрел на меня
с досадой.
- Дура! Сама знаешь, два раза в
неделю я не могу ни появляться в городе, ни тем более воровать! – проскрежетал
он и попытался схватить меня за подбородок.
Увернувшись, я щелкнула зубами,
но это не помешало отцу толкнуть меня в сторону нашего жалкого очага. Падая на
земляной пол, я случайно задела колыбель Фрэнсиса, он жалобно и тихо закряхтел,
но не заплакал. От голода у младенца не было сил. Если все пойдет так же
скверно, то, боюсь, до следующей недели братец не доживет. Меня саму временами
начинало мутить от голода, и крутило живот, а Кэри не жаловалась.
- Готовь похлебку! У нас
оставались черные бобы!
- У нас нет черных бобов, старый
вы осел! – закричала я, вскочив, и одернула лохмотья. – Вы едите и пьете в три
горла, а мы, ваши дети, живем впроголодь!
От наших криков проснулась
Октавия. Скуксилась и заплакала. Ноа мрачно покосился на нее, затем сверкнул
глазами в мою сторону.
