От героев былых времен
Не осталось порой имен.
Те, кто приняли смертный бой,
Стали просто землей и травой…
Только грозная доблесть их
Поселилась в сердцах живых.
Этот вечный огонь, нам завещанный одним,
Мы в груди храним…
(из песни)
Глава 1. Отряд специального назначения
Наступил 1940 год. В Западной Европе закончилась "странная война". Весенне-летнее наступление немецкой армии привело к захвату Дании, Норвегии, Бельгии, Голландии и, наконец, к падению Франции. Гитлер еще грозит Англии высадить свои войска на Британские острова, а сам на совещании в ставке 22 июля уже говорит: "Русская проблема будет разрешена наступлением. Следует продумать план предстоящей операции".
Так зарождается замысел, который после оформится в пресловутый план "Барбаросса".
(Из воспоминаний Адмирала Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецова)
Над Минной гаванью Кронштадта занимался летний рассвет.
Он окрасил в пурпурные тона далекий, в тумане, горизонт, высветлив край неба на востоке, а затем, прогнав мелкую рябь по свинцовой воде, коснулся черных тел стоящих у берега субмарин.
Чуть позже со стороны входного КПП*, с черно-белым шлагбаумом, на пирсах материализовались темные строи, остановившиеся каждый против своей лодки. А на их рубках и в носу, держа в руках шкерты, застыли вахтенные.
– Бум-бум-бум! – размеренно нарушил утреннюю тишину метроном, сорвав с поверхности стылой воды облачко спящих чаек.
– На фла-аг и гюйс, смир-рна! – металлически прокатилась над гаванью, с его последним ударом, команда.
– Фла-аг и гюйс поднять!
Над мостиками рубок и острыми форштевнями кораблей вверх, на легком ветерке, плеснуло сине-белым и красным.
– Вольно! – унеслось в пространство.
Задраив за собой входной люк первого, вахтенный торпедист Юрка Легостаев привычно скользнул по стеблям трапа вниз, уселся на брезентовую разножку* под пультом ВВД* и стал ждать спускающихся вниз сослуживцев.
Оттрубил Юрка на Балтфлоте три года (еще оставалось два) и всерьез подумывал о сверхсрочной.
Родителей он потерял в Гражданскую, воспитывался в трудовой колонии, под Харьковом, так что после службы парня никто не ждал. А флот пришелся ему по нраву.
Своими порядком и дисциплиной, морскими походами, а также настоящей мужской дружбой.
Здесь Легостаев вступил в комсомол, стал отличником ВМФ, а потом старшиной команды. Помимо основной, освоил специальность лодочного комендора, метко стреляя из сорокапятки.
Еще увлекся гиревым спортом, был кандидатом в мастера и регулярно выступал на первенство Ленинградской военно-морской базы.
Внешне Юрка выглядел тоже ничего. Рослый, косая сажень в плечах, волевое жесткое лицо с косой челкой и карие, всегда прищуренные глаза. Говорящие о твердости характера.
Его он выработал в детстве, когда был беспризорником, а затем в колонии имени Горького. Которую считал родным домом.
Через несколько минут в конце отсека металлически звякнул клинкет, в переборке отворилась узкая дверь, внутрь, согнувшись, поочередно вошли три человека.
На первом была щегольская мичманка с позеленевшим «крабом» и черный глухой китель с двумя золотыми шевронами на рукавах, на остальных выцветшие матросские робы и пилотки с алыми звездочками.
Юрка встал с разножки, сделал по пайолам* несколько шагов вперед, а затем бросил руку к виску.
– Товарищ лейтенант, за время несения вахты происшествий не случилось! Матчасть исправна! Вахтенный торпедист, старшина команды Легостаев!
– Вольно, – пожал ему руку офицер, а пришедшие с ним, кивнув старшине, молча проследовали к своему заведованию у четырех торпедных аппаратов. На выпуклых крышках которых, алели пятиконечные звезды.
– Здесь такое дело – отведя Юрку чуть в сторону, сказал лейтенант. – Тебя вызывает командир. – Ты случайно ничего не отчебучил?
– Да вроде нет, – пожал плечами старшина. – У меня все нормально.
– Ну, тогда вперед, – кивнул мичманкой офицер.– Потом мне доложишь.
– Есть, – ответил Легостаев, думая, зачем понадобился командиру. Грехов он за собой не знал, служил, в основном, исправно.
Правда неделю назад, когда лодка вернулась с отработки в Ботническом заливе, с Юркой беседовал особист*, время от времени появлявшийся в бригаде*.
Он пригласил Легостаева в свой неприметный, с глухой дверью кабинет, расположенный в одном из зданий экипажа, где, усадив напротив, под включенную настольную лампу, стал дотошно расспрашивать о прошлой жизни.
Старшина рассказал о себе все что знал, без утайки.
– Так выходит, родных и близких у тебя нет? – поинтересовался капитан-лейтенант, когда тот закончил.
– Получается, что нет, – вздохнув, ответил Легостаев.
– А когда беспризорничал, воровал?
– Не без того, товарищ капитан-лейтенант. Случалось.
– Что думаешь делать после службы?
– Наверное, останусь на флоте. Здесь мне нравится.
– Похвально, – ответил особист, чиркнув авторучкой что-то, в лежавшем перед ним пухлом, в коленкоровой обложке, блокноте.
На этом разговор закончился, капитан-лейтенант собеседника отпустил, посоветовав о разговоре не распространяться.
– Вас понял, – ответил Легостаев и вышел из кабинета.
К чекистам старшина относился ровно. Те опекали колонию, в которой он жил, часто навещали воспитанников, играли с ними в футбол и привозили подарки.
Поправив на голове пилотку и одернув робу, Юрка прошагал мимо стеллажных торпед к переборке, отдраил глухую стальную дверь и ступил за высокий комингс*.
Миновав второй отсек, где под пайолой возился электрик, прошел в центральный пост (там находился командир со штурманом) и, вытянувшись, доложился.
– Значит так, Легостаев, – поглядел на него снизу вверх, сидевший на разножке у перископа капитан 3 ранга с орденом «Красной Звезды» на кителе.
– Ровно в десять тебе быть в штабе базы, у флагмана*. Сейчас зайдешь в каюту помощника, получишь тревожный пропуск*на выход в город. Форма одежды «три»*. Все понял?
– Точно так, товарищ командир, понял, – ответил старшина. – Разрешите выполнять?
– Свободен.
– Да, дела, – размышлял Юрка, подходя спустя пятнадцать минут к флотскому, за высокой оградой экипажу*, где в числе других обитала команда их «Щуки». – Оказывается, я нужен самому флагману.
Его старшина видел пару разу – когда был курсантом школы подводного плавания, во время принятия присяги, а потом, спустя год, на гарнизонном параде. Воинский начальник, во главе штаба, принимал его стоя на обитой кумачом трибуне у Морского собора, а личный состав в строю и с карабинами на плечах, печатал шаг, напротив, по гранитной брусчатке.
В красно-кирпичной, прошлого века казарме экипажа, в эти утренние часы было пустынно, только у тумбочки при входе скучал дневальный из молодых, с висящим на поясе штыком, да еще двое из наряда шаркали влажными машками* по серому бетону пола.