– Расскажите мне, младое дарование, что в вашем Санникове вы нашли такого выдающегося? Вряд ли пока целесообразно привлекать к освоению столь специфической экзопланеты эпигенетика. Ну-ну, голубчик, не сверкайте так глазами, вы сами разрешили мне быть с вами предельно откровенным, а вы для вашей должности, да будет мне позволено так выразиться, отчаянно, просто непозволительно молоды. Не обессудьте.
– Да я уже понял, возрастом мне теперь будут долго в нос тыкать. Но вы не вполне разобрались в вопросе. Квалификация здесь значения иметь не будет. Упреждая ваш вопрос: Санников обладает уникальным свойством ума – у него надсистемное мышление. Грубо говоря, он способен выдвинуть теорию с виду абсурдную, но странным образом соединяющую несоединимое. А то я бьюсь с проблемой защитного купола уже несколько месяцев, и проблематика использования металлов кагомэ для производства нанитов очевидна: сверхпроводимость ферромагнитных квантовых сплавов не может обеспечить стабильности при развертке защитного купола свыше двух десятков квадратных сантиметров. И это я молчу про их себестоимость… А нам в перспективе нужно будет защитить целую колонию!
– И вы от него ждете…
– Жду. И вряд ли буду обманут в ожиданиях.
День рождения – грустный праздник. Так, по крайней мере, считал маленький ученый с недюжинным интеллектом, улиточным карьерным ростом и непрекращающимся днем сурка в жизни. Завтра тридцать три, возраст Христа, как говорится. В этом возрасте мужчина или должен начать кардинально менять жизнь, повинуясь неумолимой логике возрастных кризисов, или мрачно положить громадный болт на саморазвитие и оставить все как есть. Так он сделать и собирался. Пусть другие пытаются.
В благословенный период студенчества он, как и все студиозусы, стремящиеся достичь вершин чего бы то ни было, усиленно пахал три курса на зачетку, чтобы потом та работала на него. Но с переходом в высшие эшелоны научной мысли будущая надежда на развитие человечества столкнулась не с полетом мысли в поднебесье наряду с обожаемыми им гениями, а с замшелым бюрократическим кумовством.
Оно ведь как… зарплата у новоиспеченного аспиранта – без слез не сосчитаешь. Статьи и доклады публикуются только из-под научного руководителя, чья фамилия в списке авторов будет ожидаемо первой, если вовсе не единственной. И самое ценное в наличии научника зачастую – его кустистые брови и многозначительное «хм-м-м…», что, правда, компенсируется ветвистой заветной подписью на рукописном оригинале твоей работы.
На кафедре рассекают пространство мшистые пеньки старой закалки да крепенькие дубки-столпы помоложе, изредка перемежающиеся утлыми блатными троечниками, ушлыми толстобрюшковыми доцентами и профессорами разной степени известности. Некоторые так и вовсе не стесняются в сессию открыто придвигать к студенту демонстративно закрытую зачетку с масляной улыбочкой.
Таких в пору аспирантуры молодой еще тогда ученый сильно недолюбливал и клятвенно заверял себя, что никогда не променяет ценность знаний на их бумажный эквивалент, пусть и шуршит он дюже приятно. Однако с течением времени он стал замечать, как молодежь, подобную ему, либо безжалостно выживали – ни дать ни взять, по всем канонам идиоадаптационное направление эволюции на отдельно взятой кафедре, либо потихоньку их обтесывали и обтачивали, делая гладенькими, удобно мыслящими чурбачками по заранее определенным в научном сообществе меркам.
Так и получилось, что, разменяв четвертый десяток, Александр (для немногочисленных друзей – просто Лекс) приобрел степень кандидата, скорбно опущенные уголки губ, презрительно-брезгливое отношение к юным неокрепшим умам и особенно – претенциозным выскочкам, и прескверную репутацию. Прочили ему на кафедре перспективное будущее в виде докторантуры и звания профессора естественных наук лет эдак через двадцать с хвостиком. Когда собственное брюшко отрастет. А пока не отросло – Лекс принялся между делом все чаще заглядывать то в церковь, то в бутылку. Неизвестно, что он надеялся там найти, разложенные по полочкам религия и этиловый спирт не давали ему ответа на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого, но он все равно упорно пытался его искать.
Он, конечно, пробовал еще, как та лягушка, сбить лапками из сметаны масло. Но, будучи намертво пришпиленным к кафедре именем обожаемой биологии и булавочкой аспирантского долга, священный естественнонаучный трепет постепенно утрачивал. И на протяжении десятилетия его старания из перспективного выпускника, увлеченного до мозга костей наукой с уклоном в познание всего живого, превратиться, подобно гусенице, в прекрасного махаона, то бишь крупного ученого с мировым именем, медленно угасали на стадии куколки. А то, что грозило из нее вылупиться, внутри сложных глубин Лексовой души мутировало из краснокнижного чешуекрылого в арктиновую моль. Студенты все чаще жаловались на зверствующего доцента, злостно отказывающегося от взяток и пренебрегающего пакетиками, руководство снисходительно потакало моральному очерствению. Словом, шло все по накатанной, как и за многие поколения до него и как будет, разумеется, после.
Накануне примечательной даты Лекс, погруженный в размышления относительно судьбины конкретно взятой одинокой человеческой сущности в контексте истории человечества, забрел в заурядный кабак. Иначе прокуренное насквозь, чуть потертое и местами заплеванное заведение с легким налетом студенческой богемности назвать было нельзя. Но здесь хотя бы подавали неплохое разливное пивко с незамысловатой закуской, что вполне подходило для предденьрожденного пораженческого настроения.
В центре зала Лекс краем глаза углядел развеселую компанию студентов и нырнул за угловой столик – в тень и тишину. Кто-то в барчик приходил, кто-то уходил, но сохранялось стабильное равновесие в виде потребляющего напиток ядра из пяти третьекурсников и двух сопутствующих девиц подозрительно не обремененной интеллектом наружности. Дамы льнули к плечикам угощавших кавалеров, те расправляли плохо заметную в неоперенной юности широту груди и глубину кошелька. Менее обеспеченные – или более расточительные, как посмотреть – парни явственно облизывались и на пенное, и на прелестниц, но держались в достойных рамках.
В качестве центра компании выступал тонкий, даже субтильный субъект в очках с прямоугольной оправой, вокруг которого раскинулись координационные связи высокоинтеллектуальных дебатов. Лекс поморщился – этого стоумового он намедни уже окорачивал. Молокосос, не пересекший и экватор, вздумал перечить ему, доценту, относительно срока жизни организма, сформированного методом терапевтического клонирования. Дескать, лимит деления клеток можно и нужно преодолеть. Ха! Вот еще, какому-то юнцу он, Лекс, будет основы эпигенетики и концепцию предела Хейфлика рассказывать. Обойдется.
