Ил никогда не мог объяснить, как и зачем очутился где бы то ни было. Но гулкое здание с ажурным остовом колокольни его до поры устраивало, хотя концепция интерната вызывала иронию – лёгкую, неуловимую, неотступную.
«Самоиронию», – уточнял он в дневниках, которыми становились казённые тетради в линейку и клетку, трухлявые библиотечные книги и присылаемые из центра учебники. Последние пахли клеем и спиртом, но типографской краской почему-то не пахли.
Позади главного корпуса чернел овраг, при затяжных дождях превращавшийся в пруд – вода в нём имела почвенный цвет жжёной умбры, а на вкус была солоноватой и медной.
Дуло с трёх сторон света, но пожизненно с моря, оно же пропитывало траву и стены.
Воспитатели говорили, что боятся оползня, обрушения колокольни, наводнения.
Кто-то из учителей шутил: – «Закольцуем овраг, будет ров».
«В центре нас не поймут», – ответил директор навскидку через полвека.
«Можно подумать, сейчас понимают», – возразили ему.
Овраг не закольцевали: контуры мира вообще старались без нужды не тревожить.
***
«Могли бы соль добывать, а регион в упадке: спасибо тем, кому до фени…", – эта фраза была колокольчиком. Звяканье знаменовало, что приближается воспитательница Нелли.
Андерсену хватило одного «дзинь».
«А вам-таки хочется засунуть отроков в шахты?», – рявкнул он страшным шёпотом.
Нелли возмутилась: она считала, что заменяет обездоленным очаг родного дома, а «засунуть в шахты» не звучало по-матерински.
Язык колокольчику она, конечно, не вырвала, но с тех пор, завидев Андерсена, поджимала губы и стоически молчала, не считая тех случаев, когда по забывчивости сотрясала воздух: подлинное безмолвие было одним из навыков, которые Нелли так и не созрела освоить.
***
Жили на отшибе: в глуши, в захолустье.
«Как на острове», – говорил учитель истории и, кажется, радовался.
«Как в ссылке», – вздыхал преподаватель языка и словесности.
«На полном самообеспечении», – почти не преувеличивал директор.
«Натуральное хозяйство, чтоб его…", – кашлял в кулак заведующий столовой.
– По-монастырски, – однажды хихикнул Ил.
– Твои бы шуточки в мирное русло, – фыркнул в окно учитель истории и не позволил себе постучать по столешнице парты.
Зря не позволил: квакера совсем не ждали, а он явился.
***
Газеты из центра выписывала только воспитательница Нелли. Радио не работало: проводку закоротило давно и с концами.
Нелли взяла бы на себя обязанности подавшей в отставку техники, но ей в меру сил препятствовали, потому как она функционировала без электричества, без рычажка переключения каналов и без кнопки регулировки громкости, то есть самоотверженное радио в человечьем обличии имело все шансы стать неуправляемым.
В сущности, Нелли и без патента на нишу глашатая демонстрировала тревожный набор симптомов, но права стучаться в двери преподавательского состава у неё не было, а лишённые такта и пиетета подростки научились сливаться, едва почуяв, что воспитательница входит в раж.
Нельзя сказать, что события внешнего мира совсем не вызывали любопытства, но монологи Нелли обеспечивали что угодно – мигрень, лёгкую контузию, паническую атаку, непреодолимое желание убивать тех, кому до фени, или тех, кто это выражение придумал, – только не внятную картину происходящего в столице и прочих местах, которые не были интернатом.
Нелли не упускала случая подчеркнуть: всю латунную мелочь, всё никчёмное жалованье она тратит на информацию. Разумеется, не ради себя: она ведь ничего ради себя не делала, вся её жизнь была принесена в жертву интернату. Поэтому заголовки, параграфы, столбцы обводились красными чернилами, и расписная газета выходила на охоту.
Выслушивать Нелли было мало – следовало ознакомиться с первоисточником и яростно покивать в нужных местах.
Порой находились добровольцы: – «Тише, Нелли, тише, я не могу читать и коммуницировать… Дай вникнуть…».
Ничем хорошим это не кончалось.
«Вот! Вот!», – бесновалась Нелли, тыча пальцем в обведённый пассаж.
«Там вроде на знакомом языке пишут, – вытирал лоб очередной несостоявшийся поклонник периодики, – но чертовщина какая-то. Разворот прочитал – голова ложкой выедена, будто три часа слушал, как Нелли распинается…».
Настоящие новости узнавали из учебников – в общих чертах.
История претерпевала метаморфозы ежегодно: невзначай, исподволь или радикально – к этому привыкли.
