Марина Тмин - До осени закатай рукав

ладони мокрые, течёт слеза, сухо во рту,

я кричу – пол рухнул в ночном кошмаре.

мне снились не монстры, я проснулась в холодном поту

от того, что во сне я сама стала тварью.

не желтой смешной, как в ‘людях в чёрном’,

не такой, как в ‘корпорации монстров’ приходят

ночью, нет, тварью обыкновенной, распространённой,

слишком часто встречающейся в природе.

вот я стою, коварная, злая мразь,

мерзкими словами, как хлыстом луплю.

как сочетается такая гниль и грязь

с крохой, живущей во мне, которую я люблю?

она же тихо сидит внутри, рисует картинки.

радуется приходу дня и птичьему щебету.

я во сне ее по лицу, по рёбрам бью ботинками,

равнодушная к просьбам ее и лепету.

вот такой я боялась стать – жестокой,

не умеющей ни в сочувствие, ни в сострадание.

мне от злости и ужаса делается одиноко,

грудь разрывается от рыданий.

я не буду, говорю, никогда не буду бесчеловечной,

никогда не сделаю тебе больно.

ты гладишь по голове меня, от этого, вроде, легче.

спи, говоришь, спокойно.

каруселями, калейдоскопами нас апрель кружил,

нам велел смеяться громко, чтоб слышали

те, кто с нами знакомился, с нами когда-то жил,

чтобы смех летел над облезлыми крышами.

черепицей клал, тротуарами, лил бетон,

нас брусчаткой холодный апрель выкладывал.

голубями порхали мысли, скинув с души сто тонн,

нас апрель учил: сами вы должны себя радовать.

дирижёр устал, бросил палочку, через сцену пер,

сбил все скрипки с ног, контрабасу

высказал все, что думал, развёл костёр,

прыгал через него, гордо встречал опасность.

мы воспринимали игры его в штыки,

не хотелось ни прокатиться, ни сладкой ваты.

закатал апрель рукава, вытащил из них две руки,

понёсся, оголтелый, прыгал, кричал: ребята!

что же вы! как же вы! ну куда же вам?!

почему противитесь моим прелестям?

докурили, сплюнули, разошлись по домам,

пусть он сам с собой мается, канителится.

слова, облечённые в поэтическую форму,

как цыплята, выламывающиеся из скорлупы,

мы колеблемся у минимального уровня нормы,

проще говоря – возможно, мы все глупы.

к сожалению, такова статистика:

если не делается четких разграничений —

поэта и человека, клена и кленового листика,

жизнь – надежнейший поставщик нескончаемых огорчений.

так ведь границы размыты, рамки нечётки,

мир неоднозначен, не делится на чёрное и белое…

будущее перебираю пальцами, словно чётки,

утро срывается с дерева, как вишня спелая.

день раскрывается цветочком маковым,

все хорошо, не нужно поспешных выводов.

если я сегодня утром заплакала,

слёзы мои уже стали сиропом дынным.

если я завтра сделаюсь огорчённой,

то только от количества несправедливостей в мире,

я бы о хорошем выдавила из себя жалкий томик,

о тяжелом смогу, пожалуй, и все четыре.

страусом голову в песчаную бурю прячу,

зад остался снаружи, прикрою его крылом.

рот подставляю открытый пиву, гляжу – экранчик,

на экране показывают силы воли слом.

бегают сурикатами за девочками таблетки,

кричат: вам лечиться, слышите, единственный выход.

проработайте психотравмы, войдите к тигру в клетку,

перестаньте в свою же сторону огнём драконьим пыхать.

а я говорю: не надо, а я говорю: мне нравится,

избегание тоже средство, оправдывающее цель.

они говорят: не справитесь. с этим уже не справиться.

режим, говорят, постельный. и завтрак тоже в постель.

а я говорю: отстаньте. а я говорю: мне больно.

не нужно стращать, не нужно, идите своим путём.

они вещают с экрана холодно-заупокойно:

ты ведь тоже сломалась. мы тебя любим. ждём.

день проходит примерно так: утром – кофе,

пролистывание журналов, переведённых в формат электронный.

мне, конечно, нравилось больше, когда было пофиг,