Карур, Индия
Давным-давно
Гора походила на шатер, за входом в который, в уходящих глубоко под землю холодных темных пещерах, таились самые богатые во всей Южной Азии залежи сапфиров, пиритов и рубинов.
Снаружи шахты солнце обжигало красную землю, испещренную следами самых разных размеров. Испарения, исходившие от гвоздичных деревьев и глинистой почвы, висели такой густой дымкой, что невозможно было разглядеть дорогу. Торговцы драгоценными камнями собрались неподалеку, в деревне Карур, в ожидании добычи, как вдруг что-то заставило их обратить взгляды к горе. Они услышали рев слона, пугающий звук, полный тоски, похожий на низкий голос трубы во мраке. Когда массивная голова животного появилась у входа в шахту, рев усилился и эхом разнесся по холмам.
Глаза старой слонихи были затянуты белой пленкой. По всему телу виднелись бордовые полосы запекшейся крови – следы от ударов цепей. Передние и задние ноги были связаны толстыми пеньковыми веревками с железными скобами, которые впивались в мягкую серую шкуру. Слониха тащила за собой огромный поддон, доверху заваленный горной породой, в которой было изрядно необработанных рубинов.
Махаут[1] был худощавым, цвета корицы. Он распластался на спине слонихи, железные удила, прикрепленные к цепям, врезались в рот животного. Слониха потрясла головой, пытаясь ослабить удила. Но погонщик лишь натянул их сильнее.
Слониха остановилась. Голова ее уже была за пределами шахты, но туловище все еще оставалось внутри.
– Jao![2] – закричал махаут, застряв между деревянными подпорками у входа. Слониха не двинулась с места. Махаут пригнулся и хлестнул ее провисшей цепью. – Jao!
Животное не шелохнулось.
Впервые за свою долгую жизнь слониха не подчинилась приказу. Она не согнулась под ударами цепи, вместо этого вскинула голову и задрала хобот, словно искала выход.
Слониха вспомнила луг с душистой травой на берегу реки Амаравати. Воспоминание придало ей сил, и она вытащила поддон из шахты на свет.
Виареджо, Италия
Наши дни
Матильда Роффо закрыла глаза и попыталась вспомнить, что же было дальше. Что-то произошло с погонщиком, вот и все, что она знала. Увы, подробности любимой дедушкиной сказки ускользнули от нее вместе с остальной несущественной информацией, которую она уже не могла удержать в памяти. Старость – это коробка с сюрпризами, и не самыми приятными. Почему же она не записала историю о слонихе? Столько раз собиралась, но так и не нашла времени. Почему она всегда все откладывала? Кто может знать концовку? Нино! Она позвонит брату в Америку. Хотя на его память тоже никакой надежды. Ну и кто расскажет о слонихе, когда ее не станет? Ведь сила семьи в таких историях.
Дед Матильды, Пьетро Кабрелли, тосканец по происхождению, был огранщиком и ювелиром. Он создавал богослужебную утварь для Ватикана из самых дорогих металлов и камней, хотя ими и не владел. Кабрелли работал за комиссию, назначенную покупателем. Его жена, Нетта, не скрывала своего недовольства: «С таким же успехом ты мог бы подметать улицы Рима, платили бы тебе столько же».
Каждый день после школы Матильда приходила к деду в мастерскую. Она садилась на подоконник, пристраивала ноги на батарее и молча наблюдала за ним. Кабрелли работал с газовой горелкой, припаивая детали золотых изделий, или занимался разметкой, резкой и полировкой камней перед их установкой в оправу. На нем был кожаный фартук, на шее висела лупа, за ухом торчал карандаш, а из заднего кармана – молоточек для чеканки. Первой мелодией, которую услышала Матильда, было жужжание шлифовального круга – высокий звук, похожий на скрипичный штрих detaché[3]. Кабрелли полировал осколок размером не больше ее ногтя, прижимая его к шероховатой поверхности. Чтобы внучка не скучала, он научил ее рассматривать драгоценные камни через лупу. Матильда приходила в восторг всякий раз, когда свет, попадая на грани, создавал эффект радужного калейдоскопа. Девочка с удовольствием проводила время в мастерской, но у нее имелись там и свои обязанности. Когда Кабрелли принимался за пайку, она должна была открывать окна, а по окончании работы – закрывать.
На стене мастерской висела карта мира, на которой Кабрелли обвел кружками самые богатые месторождения рубинов. Он показывал внучке места в Южной Америке, Китае и Африке, но его палец неизменно возвращался к Индии, где кружков было больше всего. Кабрелли работал с рубинами, потому что Святая Римская церковь отдавала предпочтение красному цвету. Он был уверен, что его творения отмечены искрой божественного. Инкрустируя сосуд, в котором хранились Святые Дары, он будто вселял в него веру и само время.
Матильда ухватилась за край церковной скамьи, зажмурилась и наклонилась вперед, вдыхая запахи воска и ладана, которые, казалось, пробудили ее память. Вместо того чтобы молиться в тишине после раздачи Святого причастия и перед заключительным благословением, она отыскала на жестком диске своего мозга сведения о том времени, когда ее родители, бабушка с дедушкой и младший брат жили в одном доме и каждое воскресенье ходили вместе вот в эту самую церковь.
В сознании Матильды медленно всплывали обрывки дедушкиных рассказов об Индии. Шахтеры жевали медовые соты, чтобы не заснуть во время долгой работы в темноте. Рубины «голубиная кровь» имели цвет спелого винограда – темно-красный с фиолетовым оттенком. По лазурному небу плыли розовые облака.
Вечером, после ужина, родители уходили на прогулку, а дедушка рассказывал детям сказку на ночь. Пьетро Кабрелли раскладывал на полу подушки, изображавшие гору, и деревянные кубики – горную породу. Он доставал из кармана носовой платок и прижимал его ко лбу, как будто вокруг стояла изнуряющая жара. Словно театральный актер, он исполнял все роли, меняя голос под каждого персонажа. Кабрелли даже становился слоном – расхаживал по комнате, раскачивая руку взад-вперед, имитируя хобот.
– Матильда! – прошептала Ида Касичьяро и легонько толкнула подругу.
