Мила стояла и пристально вглядывалась в незнакомую женщину – что-то печальное и отрешенное сквозило во всем её облике, особенно в глазах…
Лицо ещё хранило следы былой красоты. Но сколько же грусти в этих «ещё» и «былой».
Уныло опущенные уголки губ.
Уже теряющий четкость овал.
Словно что-то тяжёлое неумолимо тянет её вниз.
На лбу глубокая морщина и совсем не потому, что она всё время думает – банальная морщина старости…
Боже, даже подумать страшно – старости…
Кожа какая-то холодная и грубая – совсем не хочется до неё дотрагиваться, но рука сама потянулась. И в этот момент в ванную постучал муж:
– Мила, ты скоро? Опоздаешь!
Мила вздрогнула, рука её повисла в воздухе, так и не дотронувшись до щеки – из зеркала на неё растерянно и тревожно смотрела совсем незнакомая ей женщина.
«Да, действительно, пора, опоздаю», – сказала себе Мила и обречённо открыла дверь из ванной в новый-старый-серый-обычный-грустный-тяжёлый день.
Как доехала до офиса, поздоровалась с коллегами, включила компьютер, налила кофе – ничего этого она не заметила. И не потому, что была все ещё под впечатлением от своего незнакомого отражения в зеркале, словно только сегодня увиденного. Не замечать, не видеть, не слышать, не чувствовать – это было обычное в последнее время состояние Милы.
В дамской комнате Мила снова застыла возле зеркала – в освещении офисных холодных ламп её «незнакомка» выглядела ещё более несчастной и… старой.
«Так вот ты какая, старая я», – подумала Мила.
– У вас все хорошо? – спросила Милу её начальница, заглянувшая в дамскую комнату.
– Да, – немного растерянно протянула Мила.
– Может, это потому, что вы без макияжа, – не то утешая, не то упрекая, предположила шефиня.
– Да, нет, с макияжем, – ещё более растерянно добавила Мила.
– Может, косметика не очень хорошая?
– Шанель.
Изабелла, так звали начальницу, ещё более внимательно присмотрелась к Миле – молчание продлилось несколько секунд, и всё это время выпуклые, бездонные, ненатурального цвета из-за линз глаза босса исследовали каждую чёрточку её лица..
– Ладно, – видимо, найдя для себя какое-то объяснение, махнула рукой Изабелла.
Мила выдохнула, словно сорвавшись с крючка.
С начальницей у Милы, как и у всего коллектива и даже у клиентов их рекламного агентства, отношения были непростые.
Изабелла была гением, в полном и прямом смысле этого значения:
не всеми, как водится, признанным, мало кем – что тоже логично – понятым,
но от этого не менее значимым и выдающимся.
Со своей гениальной проницательностью ей удавалось находить и приближать к себе людей, которые безусловно признавали её гений и по крайней мере пытались пусть не понять, но принять её со всеми свойственными гениям странностями и быть к ней максимально доброжелательными и… преданными.
Результаты деятельности агентства были выдающимися и оригинальными, ротация сотрудников по понятным причинам очень высокая – команда, в которой служила Мила, держалась дольше всех.
Мила Изабеллу безапелляционно уважала, гением её восхищалась,
как все смертные, немного ее побаивалась
и, как очень немногие, искренне ей служила.
Оставшийся день Мила провела в унылом отчаянии, никуда больше не выходила, ни на кого – тем более в зеркало на себя – больше не смотрела.
Еле дожила до вечера и, глотая предательские слёзы, которые уже не в силах была удерживать в машине, поехала домой.
Разреветься она себе не позволяла – это было бы признанием собственного фиаско: если разревётся, значит признает, что вердикт начальницы верен – у нее всё НЕ хорошо, а с этим смириться Мила никак не могла.
С детства и юности, будучи круглой отличницей и хорошей девочкой, Мила привыкла, выучила насмерть – у нее всегда всё хорошо,
Мила всегда всё может,
Мила никогда ни на кого и ни на что не жалуется
и уж точно никогда ни у кого помощи не просит.
Уже лёжа в кровати, удачно избежав вечерних разговоров с мужем – избегать даже ничего и не пришлось, честно говоря, они уже давно не разговаривают – Мила взяла телефон. Надо бы поставить будильник на завтра пораньше, чтобы более тщательно накраситься и больше не встречаться в зеркале с этой несчастной.
На экране телефона ярко светились значки пропущенных вызовов от Зои.
Зоя была любимой подругой Милы, одной из двух любимых её подруг. Оставить без внимания и без реакции её звонки было, конечно же, неверно даже в такой – тем более в такой – Милиной ситуации.
Перезванивать было уже поздно. Даже нет, не так – перезванивать, тем более любимой подруге, было ничуть не поздно – просто Мила предпочитала разговорам переписки. Ей казалось, что это как-то правильнее – и сама не сильно «включаешься» и другого человека не очень беспокоишь.
Привет… прости… пропустила твой звонок…
Надеюсь… у тебя все хорошо, – быстро настрочила Мила по уже сложившейся привычке заменяя знаки препинания на эмодзи. Это было единственное в её жизни послабление и разрешение себе не следовать правилам.
Ответ загорелся тут же и, понятное дело, высветился другой стороне, как прочитанное – значит шанса на отступление не осталось, надо действительно прочитать и, конечно же, ответить…
Привет! да звонила и не один раз! а ты видимо как всегда держишь телефон на беззвучном режиме??
У меня для тебя новость
Сообщу только если перезвонишь
Зою не проведешь – она точно знает все Милины уловки и её вечное предпочтение общаться без звука и личного контакта. Знает и предпринимает заблаговременные меры. Надо признать – действенные заблаговременные меры!
– Зай, – по старой, ещё детской привычке стала подлизываться Мила. Называть Зою зайкой – такое могла придумать только Мила и только когда им было по 16, – я уже одним глазом сплю… давай завтра…
Может встретимся?
Это было, конечно, опрометчиво – встречаться Мила совсем не хотела. Вернее, встречаться-то она хотела – она не хотела показывать Зое свою унылую старую версию. Мила ещё верила, что Шанель и сила мысли: «Соберись, тряпка!», сделают своё дело и уже через пару дней неустанных тренировок по сбору тряпки приведут её, тряпку-Милу, в обычное, как она про себя уверенно считала, цветущее состояние.
