По прошествии десятков лет многие происходившие в моей жизни события перестали выглядеть такими уж важными и значимыми, какими они казались мне в свое время. Некоторые и вовсе стерлись из памяти, прихватив с собой имена и лица замешанных в них людей. И только произошедшее со мной в детстве до мельчайших подробностей застыло в воображении ярким, полностью завершенным и не требующим дополнений коллективным портретом, каждый персонаж которого навсегда остался именно таким, каким он был тогда. В день, когда меня решили убить…
– Не колдуйте, чародеи, стрелка всё равно быстрее не побежит, – усмехнулась бабушка Генки Свиридова, выставляя две пустые глиняные крынки на застеленный истертой клеенкой стол.
Упершись подбородком в сложенные на столе руки, я, не отрываясь, наблюдал, как равномерно, оборот за оборотом, секундная стрелка будильника двигает стрелку минутную, приближая долгожданные пять утра. Генка, не двигаясь, сидит на стуле рядом со мной, и только его глаза медленно сопровождают циферблатную странницу в её бесконечном путешествии по кругу. Десять минут, и комендантский час окончится.
– Баба Галя, а немцы точно разрешили молоко выдавать? – недоверчиво переспросил я.
– Так соседка донесла. Сказала, в городской управе секцию социального обеспечения учредили. Теперь по субботам детям и беременным женщинам полагается по литру молока. Вы – дети, – значит, вам положено, – уверенно ответила она.
– А откуда молоко? – поинтересовался Генка.
– Из сел привозят. Для столовых. Лишнее в конце недели начинает прокисать, вот его людям и отдают. Халява. Евреи так раньше говорили.
– А почему – халява? – не унимался Генка.
– Так евреи еще при царе детям молоко бесплатно раздавали. Кричали у синагоги: – «Халяв! Халяв!». А это и есть молоко. На их еврейском языке, – пояснила баба Галя и, грустно вздохнув, добавила. – А потом пришла Советская власть, церкви позакрывали, синагогу тоже, – и всё! — халява закончилась…
– А молоко, бабуль, тоже кислое было?
– Как раз нет. Евреи ж для своих привозили. А не как немцы, – что не съели, не выпили, – нам отдают, – нахмурившись, недовольно пробурчала баба Галя в ответ.
Будильник, наконец, зазвенел и, схватив со стола пустые крынки, мы понеслись к продуктовому в надежде разжиться молоком, с которым бабушка Генки обещала сделать вкуснейшие оладьи. И баба Галя оказалась права.
У магазина, заехав на тротуар почти вплотную к витрине, стоял грузовик, целиком заполненный большими сорокалитровыми бидонами. Левый борт был опущен, и двое полицаев, – первый, подавая их сверху, а второй, принимая на земле, – неторопливо разгружались. Еще один человек, забравшись в кузов, внимательно разглядывал собравшихся женщин с детьми, с нетерпением ожидавших начала раздачи. Наконец он громко кашлянул, поправил приколотую к пиджаку желто-голубую ленточку и, подняв правую руку вверх, громко заговорил.
– Дорогие женщины! Позвольте представиться! Я ваш новый городской голова. Что хочу я вам сказать? За тот месяц с небольшим, как девятого июля сего тысяча девятьсот сорок первого года победоносная германская армия освободила нас от кровавого большевистского режима, мы, истинные украинцы, учредили в нашем городе новую украинскую гражданскую администрацию. Какова ее цель? – спросите вы. А она предельно проста! Мы дадим всем украинцам национальную свободу и благополучную жизнь! Одним из последних достижений в этом направлении стало учреждение секции социального обеспечения. Выплата пенсий, помощь малоимущим, охрана материнства, – всё это уже не за горами. Благодаря усилиям налогового отдела, проводится регулярный сбор молока. Каждый честный селянин, – владелец коровы, – сдает по сорок литров в месяц. И это молоко для вас, дорогие мои гражданочки! Еще совсем немного, и мы наладим сбор и выдачу масла, а также других жизненно важных продуктов питания. Однако, администрация города и Великий Германский Рейх также вправе рассчитывать на вашу самоотдачу. Помните! Своим трудом вы приближаете победу над большевистской заразой. Будьте честными, добросовестными и послушными. И учите этому ваших детей! За ними наше будущее.
Явно радуясь тому, что речь была совсем недолгой, женщины дружно захлопали, а увидев, как новый городской голова подал знак начинать раздачу, тотчас сбились в кучу и, толкаясь, беспокойно загалдели.
– Гражданки! Прошу не толпиться и соблюдать очередь! Смотрите за детьми! Литр в руки! – кричала толстая молочница в белом фартуке и с чепчиком на голове, делавшими ее похожей на раздатчицу блюд в общественной столовой. Хотя ей она, наверное, и была. Умело орудуя полулитровым половником, она зачерпывала молоко из бидона и ловким движением переливала его в крынки и бидончики теснящихся вокруг нее горожанок, не забывая при этом следить, чтоб никто не протянул их дважды. Благодаря ее сноровке очередь продвигалась живо, и никто не скандалил.
– Не давайте ей молока! – раздался писклявый женский голос. – Она жидовка! Гоните прочь!
Толпа на секунду затихла, и отовсюду высунулись головы любопытных, жаждущих своими глазами разглядеть, к кому же относятся слова столь «бдительной» гражданки.
– Да-да! Жидовка! Точно знаю! И муж ее в Красной армии комиссаром служит, – уверенно повторила старуха-селянка, тыча пальцем в сторону молодой беременной девушки, густо покрасневшей от неожиданно пристального к ней внимания.
Девушка была довольно высокой: – в глаза бросалась издалека. Верно, она об этом знала, и потому совсем смутилась.
– Мне же совсем немного. Для ребеночка, – чуть не плача от обиды, оправдывалась она, указывая на небольшой острый животик, упиравшийся в ее узкое короткое платье, подтягивая выцветший подол вверх, отчего оно, – платье, – казалось еще короче.
Молочница спрятала черпак за спину и, обращаясь к девушке, мягко, но все же решительно произнесла:
– Простите, милочка. Не положено. Распоряжение администрации. Если узнают, что мы евреям молоко отпускаем, – паспорта заставят проверять. А так, хоть кому-нибудь из «ваших» достанется. Не повезло вам сегодня. Уходите. Прошу вас.
– Да что вы за люди такие! Она же беременная! – крикнула какая-то женщина с маленьким ребенком на руках. Еще двое детей чуть старше, обняв ноги матери, стояли рядом, вытирая зашмыганные носы об ее длинную крестьянскую юбку.
– Вот ты ей свое молоко и отдай! – огрызнулась неугомонная старуха и, ткнув девушку клюкой в живот, завизжала в сторону стоявшего в кузове машины полицая. – Полиция, куда смотрит полиция! Гоните жидовку прочь!
Ухмыльнувшись, полицай спрыгнул с машины, подошел вплотную к девушке и, ухватив за длинную косу, грубо швырнул бедняжку наземь. При падении и без того короткое платье еще выше задралось, ноги оголились совершенно, а шершавым асфальтом стертые в кровь девичьи коленки мгновенно покрылись ярко-красными ссадинами.
