Воронье… Черное-пречерное. Сытое и важное. Не спеша расходится. Небольшими группками. Хозяевами себя чувствуют. Сколько же их тут собралось? Тысяча? Больше? Столько полицаев в одном проклятом месте! В глазах темно от черной формы. Со всей области слетелись на это свое полицейское заседание. Словно вороны на свалку костомольного… и как мне Степана среди них найти? Мать велела деньги передать. В долг. До получки. Банкет ему подавай! Послезаседательный. Придется на дороге стоять и высматривать. Все равно он в сторону управы пойдет. Может, сам меня и заметит.
Прижавшись спиной к забору, я внимательно всматривался в лица проходивших мимо меня полицаев в надежде разглядеть среди них Степана. Было около семи часов вечера, и дневное тепло последних дней лета медленно уходило, уступая место вечерней приятной прохладе. Странно. Кажется, не я один кого-то жду. В черноте полицейских мундиров бельмом на глазу выделялся светло-серый форменный китель немецкого солдата, видимо, тоже кого-то поджидавшего, стоя у калитки метрах в двадцати от меня. Откуда он здесь взялся? Еще минуту назад его там не было. И что, вообще, он там делает? Стоит, курит и так же, как и я, внимательно всматривается в лица проходящих мимо людей. Один рядовой немецкий солдат в этой безликой полицейской массе. Вот только не похож он на рядового. Тех я видел. Молодые, крепкие, нагло улыбаются, будто победа уже у них в кармане, – а этот староват. На вид лет тридцать. Скорее фельдфебельская форма ему бы подошла. Нет… Что-то в нем не так. Пистолет-пулемет? Точно! Он висит у него на груди! Рядовые так не носят. У них оружие старое, с боковым магазином, – на грудь не повесишь. А у новеньких шмайссеров рожок снизу, но я их только у офицеров видел. Его и на груди, и на боку носить можно. Это определенно не рядовой. Но кто? И что здесь делает?
– Украинский вопрос может быть решен только при содействии германских властей и тогда, когда для этого созреют необходимые условия, – за моей спиной, твердо выражая непреклонную уверенность в собственной правоте, какой-то незнакомец четко выговаривал заученные фразы громким хорошо поставленным голосом.
Я оглянулся. В компании нескольких полицаев и двух штатских, внимательно вслушиваясь в слова одного из них, в нескольких шагах от меня подбоченясь стоял Степан. Наблюдая за немецким солдатом, я задумался и совершенно не заметил их приближения.
– Итак, как я уже говорил на сегодняшнем собрании, – поглаживая расчесанные на идеальный пробор коротко стриженые волосы, продолжал высокий человек средних лет, – мы абсолютно убеждены, что как только Германия покончит с Черчиллем и Сталиным, тогда и будет решен вопрос о самостоятельности Украины.
Подчеркивая выразительность речи, его усы «щёточкой» при каждом слове заметно шевелились, а круглые очки добавляли проникновенной серьезности выражению лица. Второй штатский, безусловно соглашаясь, покивал головой и, подняв указательный палец вверх, наставительно добавил:
– А имея собственное государство, украинский народ станет полноправным хозяином своей судьбы, навеки избавившись от тотального порабощения и жестокой эксплуатации со стороны других государственных наций!
Я осторожно подошел к Степану и дернул его за рукав. Он обернулся, обнял меня за плечи и прижал к себе.
– Это, Николай Орестович, племянник мой, – представил меня Степан, – тоже от советской власти премного настрадался.
Что он несет… этот дядя Степан? С чего это я настрадался? Это Кошкин нам горе в дом принес. Но Кошкин – это еще не вся Советская власть. Ладно, помолчу. Все равно меня не послушают.
– Тебя как зовут? – спросил Николай Орестович.
– Коля, – ответил я.
– Тезки, – он усмехнулся холодной задумчивой улыбкой и, обращаясь к присутствующим, призывным голосом произнес, – вот для этих хлопцев и добываем мы вольную Украину!
Потрепав меня по волосам, штатские распрощались со Степаном и его сослуживцами и отправились по Большой Бердичевской в сторону городской управы.
– Кто это? – спросил я.
– Это же сам пан Сциборский!1 Выдающийся, надо заметить, руководитель, – Степан с восхищением долго смотрел вслед Николаю Орестовичу, явно гордясь тем, что такой известный человек уделил ему немного своего внимания.
О чем-то оживленно беседуя, Сциборский и его товарищ шли вдоль покосившихся заборов, ограждавших старые облезлые хатки, отделенные друг от друга кривыми улочками шириной в запряженную телегу.
Они почти поравнялись с немецким солдатом, когда из глубины одного из переулков вынырнул какой-то человек и торопливо последовал за ними. Человек, как человек. Мало ли людей по улицам ходит? Может, еще один почитатель руководящих талантов пана Сциборского. Черт с ними. Надо поручение матери выполнять. Я засунул руку в карман, намереваясь достать предназначенные Степану деньги, как два неожиданно раздавшихся выстрела заставили меня вздрогнуть. Я поднял глаза. Друг Сциборского лежал на земле лицом вниз. Вокруг его головы, быстро увеличиваясь, растекалась лужица крови. Сам Сциборский лежал на спине, тщетно пытаясь приподняться. Голова его была цела, но изорванное раной лицо было совершенно обезображено.
Находившийся в трех шагах от места покушения немецкий рядовой отскочил от забора и, не раздумывая, выстрелил в нападавшего. Убийца пошатнулся и, падая, выронил пистолет. Перевернувшись на бок, он протянул руку к солдату и что-то прокричал. Что именно? – в толчее и суматохе расслышать было невозможно. Второй выстрел заставил его замолчать. Совладав с первой оторопью, Степан с сослуживцами бросился к месту убийства, на ходу вынимая оружие из кобуры. Я мчался за ним.
– Затвор! Немец не передернул затвор! – на бегу кричал я, – он передернул его раньше, будто знал, что так произойдет!
Сциборский был еще жив. Звук первого выстрела заставил его обернуться, и пуля, угодив в лицо, прошила насквозь обе щеки, обнажив челюсть с выбитыми выстрелом обломками зубов. Его соратник был мертв. Нападавший тоже.
– Машину, скорее машину! Его нужно доставить в больницу! – кричали люди со всех сторон.
Я оглянулся, пытаясь отыскать глазами немецкого солдата, но тот был уже далеко: – почти поравнялся с установленной напротив памятника Пушкину гипсовой статуей девушки с веслом. Русского поэта немцы почему-то пока не тронули, а вот «девушку с веслом» решили расстрелять. Теперь вместо ног из статуи уродливо торчала железная арматура конструкции.
– Немец уходит, – шепнул я Степану.
– Проследи за ним, – взбудоражено выкрикнул он, – только осторожно. Издалека. Близко не подходи.
