В свои восемнадцать Тея уже слишком взрослая, чтобы отмечать дни рождения. Ребекке Босман в декабре исполнилось тридцать, и она ни словом не обмолвилась – вот это мудрость. В постели, темным январским утром, Тея дрожит под одеялом. Внизу, в гостиной, препираются тетя и Корнелия, а отец сдвигает в сторону стол для завтрака на ковре. Так всегда начинается празднование дня рождения Теи – на этом ковре. Непреклонная традиция, забава притвориться искателями приключений, которые довольствуются тем, что добыли. Нынче это жалкая причуда, ведь никто из них годами не покидал городских стен. И вообще – что не так со столом? У них добротный стол, им следует пользоваться. Взрослые люди пользуются столами. Если бы Ребекке Босман пришлось терпеть праздничный завтрак, у нее он точно прошел бы за столом.
Но Тея не может им ничего такого сказать. Ей невыносимо спускаться вниз и видеть, как тетя Нелла, отвернувшись, расправляет потрепанные бумажные гирлянды, которые наверняка уже висят на огромных замерзших окнах. Как отец уставился на потертый ковер. Как Корнелия, ее старая няня, с тоской смотрит на маленькие пуфферты [1], над которыми хлопотала всю ночь. Тея совсем не хочет их расстраивать, но не знает, как избавиться от роли, которую они ей навязали, роли их общего дитяти. Может, сегодня она и становится женщиной, но радость семьи всегда будет пропитана страхом потери.
Все начинается со сладкого, приправленного специями аромата, что доносится снизу и струится из-под двери спальни. Пуфферты с розовой водой, на которых, без сомнения, значится имя Теи, а то вдруг она его позабыла. Рассыпчатая болтунья с тмином от Корнелии, чтобы пленить Тею, горячие булочки, чтобы ее согреть. Делфтское сливочное масло – особое угощение – и наперсточек сладкого вина для взрослых. Тея откидывает одеяло, но все еще не может заставить себя встать, не чувствует воодушевления при мысли о делфтском масле. Одна надежда – это что ей купили билеты в Схаубург [2], чтобы она снова увидела выступление Ребекки Босман. А потом, когда спектакль закончится, она ускользнет к Вальтеру, единственному человеку, способному ее освободить.
«Уже скоро, – думает Тея. – Скоро мы будем вместе, и все наладится. А пока – затянувшееся, затхлое детство».
В конце концов, собравшись с силами влезть в тапочки и халат, Тея медленно спускается по лестнице, чтобы никто не услышал, и заставляет себя быть благодарной. Она должна постараться не разочаровать семью. Обычно Тею не смущало, что они устраивают шумный праздник по случаю ее дня рождения, но между детством и восемнадцатилетием лежит целая пропасть. Им придется начать относиться к ней как ко взрослой. И может, в этот день рождения кто‐нибудь даст Тее то, чего она действительно так жаждет, – и расскажет ей о матери, подарит историю или хотя бы забавный случай! Да, мы все знаем, что сегодня самый тяжелый день в календаре семьи Брандт. Да, восемнадцать лет назад в этом самом доме умерла Марин Брандт, подарив Тее жизнь. «Но кому в этот день может быть хуже, чем мне, – думает Тея, шагая по выложенному плиткой коридору, – мне, выросшей без матери?»
Каждый год они только и говорят о том, насколько Тея выросла за двенадцать месяцев, насколько она теперь красивее или умнее, будто Тея становится совершенно новым человеком. Будто каждое восьмое января, всегда холодное и тоскливое, она вылупляется для них из яйца. Но Тея не хочет слушать о том, как она растет и меняется. В день своего рождения она хочет посмотреть в зеркало и увидеть мать, узнать, кем она была и почему отец никогда о ней не заговаривает. Почему в ответ почти на все вопросы Теи они лишь мрачно переглядываются и поджимают губы. Тея колеблется, прижимаясь спиной к стене. Быть может, прямо сейчас они там обсуждают Марин Брандт.
Искусная в подслушивании, Тея ждет в тенях у гостиной, и надежда стоит в горле комом, не давая дышать.
Нет. Они препираются о том, согласился ли кот Лукас надеть праздничный воротничок.
– Кот его ненавидит, Корнелия, – говорит тетушка. – Только посмотри ему в глаза. Его вырвет на ковер.
– Зато это рассмешит Тею.
– Нет, если ей придется есть пуфферты рядом с лужей рвоты.
Лукас, их желтоглазый бог объедков, возмущенно мяукает.
– Цветочек, – вмешивается отец Теи, – позволь Лукасу позавтракать раздетым. Позволь, пусть. Может, он приоденется к ужину.
– Нет в вас чувства праздника, – парирует Корнелия. – Коту воротник нравится.
Привычный ритм их голосов – а другого Тея, в общем‐то, почти и не знает. Она закрывает глаза. Раньше она любила слушать Корнелию, тетю Неллу, отца, сидеть у их ног или вешаться им на шею, чтобы они обожали ее и ласкали, тискали, дразнили. Но нынче ее интересует совсем другая музыка, и не им на шею она хочет броситься. И этот разговор о том, стоит ли их огромному коту надеть воротничок, вызывает у Теи острое желание оказаться где‐нибудь в другом месте. Оказаться подальше от них и начать собственную жизнь, потому что никто из них не знает, каково это – быть восемнадцатилетней.
Она делает глубокий вдох, затем выдох и входит в гостиную. Все члены семьи как один поворачиваются к ней, их глаза загораются. К ногам Теи подбегает Лукас, изящный, несмотря на размеры. Окна, как она и предполагала, украшены бумажными гирляндами. Как и Тея, все до сих пор в ночных рубашках – еще одна праздничная традиция, – и ей отвратительно видеть очертания их старых тел. Стоит признать, тетя Нелла в свои тридцать семь выглядит довольно неплохо, но вот отцу уже сорок один, а мужчина в сорок один должен спускаться к завтраку не иначе как полностью одетым. У Корнелии такие широкие бедра – неужели ее совсем не смущает, что сорочка просвечивает? «Мне было бы стыдно, – думает Тея, – ни за что не позволю своему телу так болтаться». И все же они ничего не могут с этим поделать. Корнелия все время повторяет: «Ты стареешь, у тебя раздаются бедра, а потом ты умираешь». Но Тея будет как Ребекка Босман, способная влезть в одежду, которую носила еще в возрасте Теи. «Секрет, – говорит Ребекка, – заключается в том, чтобы как можно быстрее проходить мимо всякой пекарни». Корнелия бы на такое не согласилась.
– С днем рождения, Тыковка! – сияет Корнелия.
– Спасибо, – благодарит Тея, стараясь не морщиться от прозвища.
Она подхватывает Лукаса на руки и идет к остальным, собравшимся на ковре.
– Такая высокая! – говорит отец. – Когда же ты перестанешь расти? Никак за тобой не угонюсь.
