Марита Мовина-Майорова - Дорога в детство… Мои Друскеники. Двадцать лет спустя. Весна, 2004

ТАМ, ГДЕ РАТНИЧАНКА ВСТРЕЧАЕТСЯ С НЕМАНОМ…

ДОРОГА К ДОМУ. Гуашь.

…В нос ударил ядреный запах сухой хвои.

«Надо же! Только дождь прошел, а пахнет сухой хвоей. Как в детстве».

Она сошла на землю из автобуса и, пройдя несколько метров, остановилась: пахло невыносимо знакомо детством, как будто не прошло двадцати лет после последнего свидания с родным городом, как будто не прошло пятидесяти с лишним лет после детства.

«Нет! это невозможно… это невозможно вместить в понятие „запах“! Это – ДЕТСТВО».

На автобусной станции – совсем маленьком участке земли с небольшим одноэтажным зданием – кроме одного прибывшего автобуса из Вильнюса, на котором только что приехала она, и шофера, разговаривавшего со станционным кассиром, никого уже не осталось.

«Посижу немного на скамейке. Куда мне спешить? Самое главное место, куда я так долго стремилась, достигнуто. А уж дальше – потихоньку все устрою. Ведь я – дома, хоть теперь это и называется „заграница“».

Обойдя здание станции, подошла к её парадному входу и присела на скамейку. В этот некогда парадный вход, никто больше не входил, потому что он был заколочен, а большие стекла окон и дверей станции были покрыты давней пылью – и это неприятно скребнуло по сердцу, как признак явного запустения курортной жизни города. Она сняла свой желтый рюкзачок из-за спины и стала смотреть на неширокую шоссейную дорогу напротив, по которой изредка проезжали автомобили… на сосновый лес, окружавший Парк лечебной физкультуры и выходивший прямо к шоссе… на старые деревянные здания бывшего дома отдыха «Работников профсоюза», так и оставшиеся с тех пор слева от поворота к парку и через тротуар от шоссе… где директором в 1957-м году был ее отец…

Ей вдруг захотелось плакать.

«Приехала».

И стало вдруг страшно, что в действительности здесь ничего не изменилось с самого 1956-го года. Разве что только сосны чуть стали выше, но и то – вряд ли – им давно уже за сто лет, и они давно уже не растут вверх – такими они, скорее всего, и были в 1956-м году, когда отец привез ее мать и ее сюда, и она, проснувшись у него на руках и открыв глаза, впервые увидела это озеро с этого пригорка – и это озеро таким и осталось в ее памяти навсегда. И вот сейчас она снова видела это озеро. Таким, как тогда. С пригорка.

Она поняла, что время для нее здесь, в ее любимом городке, остановилось навсегда. Она сама его остановила, чтобы все здесь было для ее памяти – неизменность для памяти души, словно она никогда отсюда и не уезжала. Ей нравилась эта память.

Было раннее утро апреля 2004-го года. Она снова была у себя.

В той Литве – Литве своего детства.

БЕРЁЗОВАЯ АЛЛЕЯ. Гуашь.

Он возник в конце березовой аллеи внезапно. Словно ниоткуда. Хотя она ждала его. Она все время смотрела в ту сторону, откуда должен был появиться он. И стоило ей на одну секунду отвернуться, как он появился.

Он стоял в конце березовой аллеи, весь залитый солнечным светом. Белоснежная футболка и атласные светло-голубые спортивные трусы – непременный атрибут футбольного снаряжения, – так и сияли в лучах солнца! Загорелый, спокойный. Красивый. Очень красивый. Его мускулистое поджарое смуглое тело уже было телом молодого мужчины.

И он знал это.

У неё даже дух захватило!

Да, там, в конце березовой аллеи, стоял он. Тимков. Толя. Ее любимый.

Белые стволы берез отсвечивали солнце так, что слепило глаза. Или это только казалось ей? Потому что на Анатолия ей было трудно смотреть – так неистово она любила его.

Зеленые ветви этих сказочно красивых берёз, в самом деле, были кудрявыми. Очень кудрявыми. Или это тоже только казалось ей? – потому что счастью ее не было границ.

Вся направленность аллеи – прямо к нему!

Все движение аллеи – прямо к нему! Или это только казалось ей? – так стремилось ее сердце к нему.

Он шел к ней. А ей казалось, что он застыл там, где так внезапно появился. Или это только казалось ей? – так хотелось ей остановить это прекрасное мгновение.

Он приближался к ней, и ей казалось это его приближение приближением ее СЧАСТЬЯ.

Но счастья так и не случилось. И это – целая отдельная повесть.

СТАРЫЙ ПЛЯЖ. Гуашь.

…В тот год произошло еще одно событие, оставившее свой след в душе Миры.

По городку стали ходить слухи, что в начале осени к ним приедут киношники. И будут снимать польско-советский или советско-польский художественный фильм. Про войну.

Это было невероятно! К ним, в их маленький городок – и киношники! Да еще и Советско-польские!

Кто-то поверил в это. Кто-то посчитал шуткой. Кто-то решил, что, может, пару эпизодов и снимут у нас, но, чтобы целый фильм! Нет. Чем так примечателен наш курортный городок, чтобы снимать в нем кино?

Как же мало ценим мы то, что имеем! Как же «замыливается» у нас глаз на красоту! И особенно, если эта красота – наша собственная, если она принадлежит нам, и считается, что так будет всегда. Так и жители городка перестали замечать его уникальность, уникальность и неповторимость его окрестностей. Только приезжие восхищались этим. Да и я сама, только когда уехала из него, начала видеть сказочность и неповторимость моего города.

Он стал сниться мне. И, просыпаясь, я ощущала сосущую тоску в сердце. Тогда я и осознала наконец, что самое дорогое моему сердцу, находится там и навсегда там и останется.

…И только живя вдали от него, я начала понимать и видеть в полной мере красоту его и уникальность…

А тогда все мы считали свой городок заурядным, надоевшим нам своей крохотностью и до слез знакомыми всеми-всеми лицами жителей. Все знали всех и обо всех. Это было нестерпимо противно. Частная жизнь каждого была на виду у всего городка. Для нашей юности это было не самое подходящее положение. И потому – в силу всех этих вышеописанных обстоятельств – новость о киношниках была хотя и интересная, но слишком невероятная, чтобы в нее по-настоящему поверить.

И, тем не менее, они приехали.

И стали снимать фильм. Про войну. «Зося».