Солнце светило ярко, ветра не было, и пение птиц и любые другие звуки разносились на мили вокруг, пока Сара спокойно сидела, глядя в окно. Парк был великолепен и ухожен идеально. Ленотр[1] разбил его по образцу Версальского – кроны высоких деревьев возвышались по периметру Шато де ля Мёз. Самому замку исполнилось уже четыреста лет, а Сара, герцогиня Уитфилдская, прожила здесь сорок два года. Она приехала сюда вместе с Уильямом давным-давно совсем еще юной девушкой и сейчас улыбнулась своим воспоминаниям, наблюдая за двумя сторожевыми псами, гонявшимися друг за дружкой вдалеке. Ее улыбка стала шире при мысли, как сильно эти две молодые овчарки порадуют Макса.
Когда она вот так сидела и любовалась из окна парком, который они так холили и лелеяли, у нее всегда появлялось чувство умиротворения. Отчаяние войны, бесконечный голод, поля, с которых выскребли все до дна, вспоминались без горечи. Да, тогда было очень трудно… Всё было по-другому… и это странно. Казалось, что прошло не так уж много времени, а на самом деле пролетели пятьдесят лет… Полвека! Она взглянула на свои руки, на два кольца с огромными изумрудами идеально квадратной формы, которые носила, практически не снимая, и снова поразилась, обнаружив руки пожилой женщины – изящные, проворные, слава богу, но все-таки руки семидесятипятилетней дамы. Она прожила хорошую и долгую, даже слишком долгую, жизнь, как иногда ей виделось… Слишком долгую без Уильяма… Но еще ей остается что посмотреть, что сделать, о чем подумать и что спланировать, о чем нужно позаботиться вместе с детьми. Она была благодарна за все прожитые годы, но даже сейчас не чувствовала, что основной рубеж уже позади. На ее жизненном пути всегда встречались неожиданные повороты, какое-то событие, которое невозможно было предусмотреть и которое требовало ее участия. Странно, что дети в ней все еще нуждались, причем даже сами не осознавали, насколько сильно. Они достаточно часто обращались к ней за советом, чтобы Сара почувствовала свою значимость. А ведь были еще и внуки! Она улыбнулась при мысли о них и поднялась, все еще высматривая детей в окне. Отсюда она видела, как они подъезжали: их лица, улыбающиеся, смеющиеся или раздраженные, когда дети выходили из машин и поглядывали с выжиданием на ее окна. Словно бы всегда знали, что она там, наблюдает за ними. Не важно, что еще ей нужно было сделать, но в день приезда детей у Сары всегда находилось занятие в ее элегантной маленькой гостиной наверху, пока она их ждала. И даже после стольких лет, когда малыши превратились во взрослых самостоятельных людей, она всегда ощущала некоторое волнение, когда видела их лица, слышала их рассказы – ведь по-своему каждый из детей был крошечным кусочком той огромной любви, которую они с Уильямом испытывали друг к другу. Каким же замечательным человеком он был, лучше любой фантазии и мечты! Даже после войны он оставался силой, с которой считались, авторитетом, – все его знали, помнили и всегда будут помнить.
Сара медленно отошла от окна и направилась к столу мимо камина из белого мрамора, рядом с которым частенько сидела зимними вечерами, размышляя, делая заметки или даже сочиняя письма кому-нибудь из детей. Она много говорила с ними по телефону, звонила в Париж, Лондон, Рим, Мюнхен, Мадрид, но при этом ужасно любила писать письма.
Она остановилась, погладила стол, покрытый выцветшей старинной парчой – прекрасный антикварный, ручной работы, найденный много лет назад в Венеции, и дотрагиваясь кончиками пальцев до фотографий в стоявших на столе рамках. Потом стала поднимать то одну, то другую, чтобы получше рассмотреть. Прекрасные мгновения, запечатленные на бумаге, всплывали в ее памяти внезапно и легко. Вот их свадьба: Уильям смеется над чьей-то шуткой, а она смотрит на него снизу вверх с робкой улыбкой, скрывавшей такое неприкрытое счастье, такую радость! Ей тогда казалось, сердце лопнет от переполнявших чувств прямо на праздничном банкете. На ней были надеты бежевое атласное платье, украшенное кружевами, элегантная кружевная шляпка с небольшой вуалью, а в руках – букетик небольших желтоватых орхидей. Они поженились в доме ее родителей. Церемония была скромной, на ней присутствовали лишь лучшие друзья семьи. На небольшом приеме к ним присоединилось почти сто человек. В этот раз обошлись без подружек невесты, шаферов, грандиозных торжеств и неумеренности, свойственной молодым. Сару сопровождала только ее сестра в платье из голубого атласа с красивой драпировкой и потрясающей шляпке, изготовленной на заказ Лили Даше[2]. Мама в коротком изумрудно-зеленом платье. Сара улыбнулась своим воспоминаниям… платье матери было почти такого же цвета, как два необычайных изумруда, которые носила Сара. Мама была бы довольна жизнью дочери, если бы дожила до сегодняшнего дня.
На столе стояли и другие фотографии, детей, пока те были маленькими: замечательный снимок Джулиана с первой собакой; ужасно взрослый Филипп, хотя ему на фото лет восемь или девять, он тогда впервые попал в Итон; а вот Изабель в подростковом возрасте на юге Франции. И обязательно – каждый из них на руках у Сары, когда они только-только родились. Уильям всегда сам фотографировал жену, скрывая слезы, выступавшие всякий раз, когда он смотрел на Сару с новым малышом. А вот Элизабет… Такая крошка… рядом с Филиппом, карточка пожелтела так сильно, что лиц почти не рассмотреть. И опять глаза Сары наполнялись слезами – всякий раз, когда она смотрела на фотографию и бередила душу воспоминаниями. Она прожила хорошую полноценную жизнь, но не всегда эта жизнь была легкой.
Сара долго смотрела на фотографии, прикасаясь к определенным моментам своей жизни, размышляя над ними, неслышно скользя по реке памяти, пытаясь обойти стороной слишком болезненные пороги. Со вздохом она снова отошла от стола и вернулась на свой пост возле длинных створчатых окон.
Сара была женщиной изящной и высокой, с очень прямой спиной и головой, запрокинутой с гордостью и элегантностью танцовщицы. Волосы с возрастом стали белоснежными, хотя некогда сияли, как эбонитовое дерево, а огромные зеленые глаза напоминали оттенком глубокий темный цвет ее изумрудов. Из всех детей лишь Изабель унаследовала зеленые глаза матери, и все равно они были не такие темные, как у Сары. Никто из детей не обладал ее силой и чувством стиля, никто не мог похвастаться таким мужеством и решимостью, стойкостью, благодаря которой Сара пережила все превратности судьбы. Их жизнь была проще, но в определенном смысле Сара была даже благодарна провидению за это. С другой стороны, она задумывалась, уж не избаловала ли детей своим постоянным вниманием, не слишком ли много прощала, в результате чего они стали слабее. Никто не назвал бы слабым Филиппа… или Джулиана… или Ксавье… или даже Изабель, но все же у Сары было качество, которое напрочь отсутствовало в детях, – потрясающая сила духа, которая, как казалось окружающим, исходила от нее. Эту силу ощущали сразу, как только Сара входила в комнату, и все без исключения уважали ее, невзирая на симпатии или антипатии. Уильям был таким же, только более экспрессивным, не скрывающим наслаждения жизнью и благодушия. Сара всегда вела себя сдержаннее, раскрепощаясь лишь рядом с Уильямом. Он пробуждал в ней все ее лучшие качества. Уильям дал ей все, как она часто говорила, все, что ей нравилось, что она любила и в чем по-настоящему нуждалась. Она улыбнулась, глядя на зеленые лужайки и вспомнив, как все начиналось. Казалось, с того момента прошло лишь несколько часов… или дней. Невозможно поверить, что завтра ей исполнится семьдесят пять. Дети и внуки приедут отпраздновать с ней юбилей, а послезавтра ожидается целая толпа знаменитых и важных гостей. Вечеринка казалась ей верхом сумасбродства, но дети настояли на своем. Джулиан все устроил, и даже Филипп позвонил из Лондона раз пять, чтобы убедиться, что все идет по плану. А Ксавье поклялся, что, где бы он ни был: в Ботсване, Бразилии или еще бог знает где, – он прилетит на ее день рождения. Теперь она ждала детей, стоя у окна, затаив дыхание и ощущая легкое волнение.
