Глаз моря.
Черный.
Белый камень – черный круг, так, чуть треугольный кружок. Найдешь глаз моря, обязательно к морю вернешься, так бывает, примета настоящая. А если глаз нашел, а на море не был, тогда что, наоборот? Море к тебе вернется? Кажется, тут было оно когда-то, в мезозойскую эру, на географии говорили… Море и динозавры. И сколопендры в пять метров, из песка морды свои задумчивые выставляли. Может, это глаз сколопендры. Сколопендра – это жук. Хорошо, наверное, быть жуком. Или лучше мышью. Спрятаться между бревнами в стене и жить. А еще лучше в летаргию впасть, но не в простую, а в редкую какую-нибудь, чтобы у трех человек в мире такая была, и все в Америке. Перевезли бы его в Америку, пролежал бы он там двадцать лет, а какие-нибудь благотворители на его счет деньги бы перечисляли. И через двадцать лет очухался (ну, пусть молния ударила), молодой, богатый и в Америке. Так даже лучше, чем мышью…
Аксён положил глаз на ржавые перила моста и стал вглядываться в зрачок доисторической ползучки. В миг смерти в глазу отпечатывается мир. Конечно, это не так, конечно, это вранье, но вдруг у сколопендры все по-другому? Вдруг в глазах ее все-таки отпечатывалось? Ну, в последнюю секунду? У каких-то там трилобитов был самый совершенный во всей эволюции глаз, ошибка, этот суперглаз мог вполне все и сфотографировать.
Не, ничего не видно. Сдохла сколопендра, глаз окаменел…
Дзиньк.
Аксён обернулся. Тюлька сидел на рельсе. В руке обрезок арматуры. Поднял обрезок, ударил в рельс.
Дзиньк. Неприятный такой звук, придушенный.
– Чего стучишь?
– Мостника зову, – ответил Тюлька. – Он уродский.
– На фиг нужен?
– Нельзя так переходить, надо зажор ему кинуть.
– Что кинуть?
– Зажор. Ну, чтобы не привязывался.
Тюлька показал из кармана печенье.
– Верка говорит, что без зажора нельзя, а то привяжется, – сказал Тюлька шепотом.
– Врет она.
– Ну, она вот про галок говорила – и это… Все так и было.
– Совпадение.
– Она говорит, что она в прабабушку. А прабабушка у нас колдунья была. А мостнику всегда надо что-нибудь кинуть. Зажор.
– А поезда тогда как? Тут же куча народу туда-сюда каждый день носится, они что, все должны кидать что-то?
Тюлька задумался. Аксён поставил ногу на рельс. Тихо.
– Рожа у него не треснет, у мостника вашего? Хорошо пристроился, волосатый…
Аксён хотел плюнуть в воду, но на всякий случай не стал.
– Поезда не считаются. А если пешком – совсем другое дело. Верка, когда на линии работала, всегда печенье кидала, меня тоже научила.
– Ты побольше ее слушай, она тебя еще не тому научит…
Аксён встал на рельс, подошел к Тюльке:
– Давай.
– Что?
– Печенье давай.
Тюлька опустил руки в карманы.
– Давай-давай.
Тюлька засунул руки поглубже. Аксён вздохнул и схватил его за ухо. Тюлька ойкнул, руки из кармана вытащил, Аксён ловко выудил печенье. Откусил половину, другую вернул брату.
– Я ему глаз дам, – пообещал Аксён. – Мостнику вашему.
– Какой еще глаз?
– Динозаврий. Я нашел тут. Окаменелый, конечно.
– Где? – заинтересовался Тюлька. – Где динозаврий?
Аксён указал пальцем.
– Там нет ничего.
Аксён вернулся к перилам. Глаза моря не было. Аксён свесился за решетку. Камень лежал на дне, смотрел уже оттуда.
– Это мостник. – Тюлька поднялся. – Я его палкой вызвал, вот он глаз твой и забрал.
Тюлька показал язык, то ли Аксёну, то ли мостнику, скатился с моста и принялся бродить по насыпи.
Аксён перебрался на восточный берег.
Это был тот самый мост. Там, под центральной опорой, она и лежала. Аксён почувствовал привычное желание – забраться до середины в речку и поискать. Опустить руки в воду, процедить гальку, вытащить серебро.
Он приходил под мост двадцать раз, может, тридцать, и каждый раз хотел ее достать.
И сейчас тоже хотел.
Аксён спустился к берегу. Попробовал. Холодная. Снег стаял недавно, разлива еще не было, вода ледяная и пока прозрачная, отдавать глаз моря мостнику не хотелось, обойдется, сыч шерстистый.
Аксён присел на кочку, расшнуровал ботинки. Попробовал воду еще раз, уже ногой.
– А что, тут вправду динозавры водились? – спросил с другого берега Тюлька.
– Ага. Они и сейчас водятся.
Но это Тюлька уже не услышал, рельсы провыли, с моста просыпался прах, шел благовещенский. Значит, полдень.
– Тюлька! – крикнул Аксён. – Тюлька, на дорогу не вылазь!
– Хорошо!
Аксён отвалился назад, так, чтобы затылком, черт с ним, с глазом.
Земля была прохладной, даже холодной, в голову начал вползать лед, Аксён ждал. Лед должен был пробраться глубоко, примерно до середины, когда вымораживалось до середины, тогда мысли пропадали начисто, проверено.
Сейчас не пропали. Никуда не делись, не растворились, это оттого, что уже близко… Зашумело, залязгало больше, чем надо, благовещенский лязгучий, из-за поворота показался состав. Аксён приподнялся, поглядел на насыпь, ну, чтобы Тюлька не лез, он, конечно, крысенок опытный, однако возраст дурной, в этом возрасте Аксён сам лез, куда умные не лезут.
Это был не благовещенский, а какой-то тупорылый, с грязными и пустыми угольными вагонами, товарняк, вот почему все так и лязгало. Аксён удивился, вообще товарняка сейчас быть не должно, запустили вне расписания. Благовещенский или опаздывает, или время в голове сбилось.
Товарняк тащился через мост долго и уныло, не было ему обрыва. Аксён пытался считать вагоны, на двадцать третьем бросил. Состав гремел, распространившись из одного поворота до другого, уходил в пустоту, земля дрожала, и вода в речке тоже.
Как-то она читала стихи. Она вообще уважала стихи, как многие девчонки, он нет, но те стихи ему понравились. Все он не помнил, что-то про реку. Хорошо жить весной на берегу реки, жечь костры, ловить рыбу, наблюдать за плескающимися в камышах плезиозаврами, чувствовать, что за спиной нет ничего и никого.
Аксёну тогда показалось, что это сочинил человек, который прожил здесь. Потому что уж очень все было похоже, и мосты, и поезда, и реки. Вот и сейчас, когда товарняк перебирался через мост, вспомнилось. Стихи. И что за спиной пустота, тоже почудилось. И что мир существует только тут, вокруг. На восемьдесят километров к западу – там сползает к озеру древний Галич, и на сто с лишним к востоку – там тайга, проваливающиеся в землю деревни и синие сопки, низкорослые первенцы Урала. А дальше и нет ничего, все обрывается. В прошлом году Чугун унес телевизор и почти семь месяцев Аксён чувствовал себя как на острове.
Хорошо.
Товарняки Аксён не любил. Они были мертвее обычных, пустые, ему всегда представлялось, что эти поезда идут в никуда, что они просто болтаются по всей стране с неизвестными целями. Иногда ему казалось, что в этих поездах нет даже машинистов, а управляются они компьютерами или едут просто так, сами по себе. Он даже придумал целую историю и рассказал ее Тюльке. Про то, что есть простые товарные поезда, а есть особые, в номерах локомотивов которых присутствует шестерка. В этих поездах машинистами служат мертвецы, а перевозят эти поезда призраков.
