В 22.00 сотрудники охраны мэрии Градовска начинали традиционный обход. Дежурившие в этот вечер Сидорчук и Лапин вышли на улицу и направились вокруг пятиэтажного здания, высматривая, есть ли свет в каком-нибудь окне. Света нигде не наблюдалось, за исключением лестничных пролетов, и это означало, что все работники мэрии покинули свои кабинеты. Даже в левом крыле третьего этажа окна были темны, хотя именно там свет обычно горел дольше всех.
В левом крыле находились кабинеты мэра и сотрудников его Аппарата, то есть тех, кто непосредственно работал на главу города. Мэр редко приезжал на службу раньше девяти утра, но часто уезжал после десяти вечера. И всегда с ним оставались, помимо секретаря, кто-то из помощников, а то и не один, и почти непременно руководитель Аппарата. На сей раз все разъехались после восьми.
Завершив обход здания с внешней стороны, Сидорчук и Лапин принялись за осмотр внутренних помещений. Они шли по коридорам, этаж за этажом, выключая освещение и проверяя, заперты ли двери кабинетов. Почти каждый день обнаруживался кто-то из припозднившихся, охранники делали при этом пометку в блокноте, но нынче блокнот остался пустым.
В левом крыле третьего этажа Сидорчук и Лапин первым делом направились в самый торец, к двери приемной мэра, удостовериться, что она опечатана по всем правилам. Правила, как всегда, были соблюдены, впрочем, ничего другого они и не ждали: если бы кто-то без предупреждения попытался нарушить печать, немедленно бы сработала сигнализация. Но инструкция требовала дополнительной проверки, и охрана эту инструкцию дисциплинированно выполняла.
Никто из сотрудников Аппарата не отличался забывчивостью и сроду не оставлял свой кабинет незапертым, однако Сидорчук с Лапиным, двинувшись по коридору в обратном направлении, методично подергали все дверные ручки. Последней была дверь, на которой, в отличие от прочих, не висело никакой таблички. Однако же все, кому полагалось, и так знали, что здесь находится кабинет Леонида Борисовича Бузмакина – человека, официально занимающего солидную, но все же далеко не самую высокую, должность советника мэра и при этом неофициально обладающего совершенно особым статусом его лучшего друга.
– Сегодня утром разнос устроил, – недовольно покривился Сидорчук в сторону двери. – Снег, видите ли, у служебного входа до асфальта не счистили. А как его счистишь-то, когда он сыпет и сыпет? Дворники и так спозаранку скребли. Они скребут, а с неба валится.
– Ну-ну, – покивал Лапин. – Бузмакин сам как на голову свалится, так придавит до самого асфальта.
И охранники дружно вздохнули. Вот ведь тип этот Бузмакин – с виду ничего особенного, а силища!.. А чего удивляться? Друг большого человека. Самого, можно сказать, большого в этом городе.
Сидорчук неприязненно покосился на безымянную дверь, словно она была в чем-то виновата, вознамерился двинуться дальше, но притормозил, насторожившись. По низу тянуло холодом.
– Дует вроде, – проговорил он озадаченно. Нагнулся, поводил ладонью. – Точно, дует.
– Окно, что ли, забыл закрыть? – спросил у напарника Лапин и сам же ответил: – Проветривал, небось, и куда-то быстро сбёг. А окно закрыть забыл. А ночью мороз вдарит, батарея разморозится, Бузмакин шум до потолка поднимет. И будут ему все виноваты.
И охранники вновь дружно вздохнули. И шум поднимет, и виноваты все будут – это уж наверняка. А потому надо топать на первый этаж, на пост у главного выхода, за запасными ключами.
– Ладно, я схожу, – сказал молодой и покладистый Лапин.
– Сделай доброе дело, – откликнулся Сидорчук, которому еще днем новые ботинки успели натереть пятки, а лифт уже отключили.
Вернулся Лапин довольно быстро, причем вместе со старшим по смене Саньковым, и Сидорчук подумал, что оно, конечно, правильно. По инструкции, присутствие «старшого» требовалось только тогда, когда вскрывали кабинеты мэра и его заместителей. Но это же Бузмакин!.. Уж лучше перебдеть, чем недобдеть.
Дверь распахнулась, и из комнаты со свистом вырвался поток морозного воздуха, который беспрепятственно проникал в кабинет через приоткрытое окно.
– К утру точно бы батарее каюк! – ужаснулся Лапин.
– Это уж да… – солидно изрек Саньков, включил свет и огляделся. – Похоже, Леонид Борисович сильно куда-то заспешил, вон и телефон свой забыл, – кивнул он на стол, где на самом видном месте лежал мобильник. – Может, вернется еще? Куда он без телефона-то? – И тут же насупился. – Вернется, поди, а мы тут кабинет его вскрыли. Еще выговаривать начнет…
– А если не вернется? Выморозится весь кабинет, и батарея, опять же… А нам потом по башке настучат. Как пить дать, настучат! – то ли утешил, то ли пригрозил Лапин и двинулся к окну.
Он аккуратно обогнул стол, чтобы, ни приведи господь, не сдвинуть ни одну бумажку, потянулся к фрамуге и…
Лапин вскрикнул так, словно ему в буквальном смысле слова чем-то шарахнули по голове.
– Здесь… здесь… – Он обалдело выпучил глаза и принялся тыкать пальцем куда-то в пол.
– Что здесь?! – тут же ринулись от двери напарники.
Между оконной стеной и письменным столом лежал, скрючившись, Леонид Борисович Бузмакин. В спине у него торчал нож.
Аркадий Михайлович знал, что это закончится скандалом, – скандалом и закончилось. Все праздники сестра Софочка молчала, терпела, крепилась, но сегодня, спустя десять дней после Нового года, взорвалась.
Нет, она не шумела, не кричала и тем более не била посуду. Столь неинтеллигентных, по ее мнению, поступков она не допускала. Но лучше бы она шумела, кричала и била посуду! Профессиональный психолог Аркадий Михайлович Казик знал: чем больше Софочка сдерживается, тем страшнее будут последствия.
Утром, как только он вышел из своей спальни, сестра сказала тоном, не терпящим возражений:
– Вставай на весы!
– Зачем, душенька? – изобразил полное непонимание брат.
– Хочу посмотреть, сколько ты прибавил в весе за праздники.
– А почему я должен был прибавить? Я ведь не рождественский гусь, – попытался отшутиться Аркадий Михайлович, но был цепко ухвачен за пухлое плечо и едва ли не силком препровожден в ванную, где лежали напольные весы.
В принципе Аркадий Михайлович вполне мог оказать достойное физическое сопротивление – ну, хотя бы потому, что был хоть и на голову ниже сестры, однако же раза в два ее тяжелее. Но это не имело никакого смысла. Что касалось веса, то на самом деле у Софьи Михайловны его было гораздо больше… в моральном плане. Тощая, как хворостина, она служила вечным примером толстому Аркадию Михайловичу. Женщина с железным характером, она являла собой вечный укор слабохарактерному по части еды брату.
