Да что у меня за дурацкая привычка вечно оказываться не в то время и не в том месте!
- Артур Борисо... - приоткрыв дверь коленкой, протиснулась я в кабинет и застыла на пороге. Хоть бы рот уже тогда не открывала. Но я мало того, что имя произнесла, так ещё уронила с обеих тарелкок: с одной - чашку кофе, а с другой - бутерброды, на великолепный бежевый ковёр.
Он ведь мог бы меня и не заметить, не наделай я столько шума - с таким энтузиазмом мамин муж трахал горничную. С таким воодушевлением этот двухметровый красавец, разложив на столе пухленькую и непривлекательную (по его словам, сказанным матери) девушку, засаживал в неё свой член, что я невольно сглотнула.
Нет, не от вожделения. От ужаса, ведь он это просто так это не оставит, зная свою зависимость от её денег и мамину болезненную ревность, теряющей привлекательность женщины. К тому же Артурчик моложе её на пять лет. Хотя длинными ногами, покрытыми густой тёмной растительностью, и подтянутой задницей, с нежным пушком волос грех не залюбоваться. И пусть я девственница, что в мои двадцать два, конечно, редкость, но догадалась, чем прельстилась мать у этого безмозглого качка.
- По крайней мере теперь понятно зачем вам стол, - хмыкнула я, глядя как он натягивает трусы и пытается застегнуть узкие джинсы на необъятной припухлости.
Того, что он мне не простит и того, что я не дала ему закончить, я тоже не сомневалась.
- Ну-ка прибери тут всё, - кивнул он уже слезшей со стола горничной. Одёргивая узкое платье униформы, она так и не посмела поднять на меня глаз. А Артур, так и не справившись с ширинкой, прикрыл её футболкой и, забрав у меня блюдца, дёрнул за руку: - А ты пошли со мной.
Сопротивляться бесполезно. Звать на помощь тоже. Да и кого?
Мать, что работала в своём кабинете? У неё был настолько важный клиент, что дверь в ту половину дорогой квартиры, где на входе с улицы висела табличка «Адвокат Воскресенская Татьяна Владимировна» была наглухо закрыта.
Или кухарку, что, подло щуря свои раскосые глаза, выглядывала из кухни. Это ведь она отправила меня с чёртовым кофе в такой неподходящий момент. Наверняка, знала.
Никто не любил меня в этих, будь они трижды прокляты, хоромах. Даже прислуга. И в первую очередь терпеть не могла мать.
Может за то, что я была так похожа на отца? Он изнасиловал её в шестнадцать, двадцатилетний хулиган, что уже в то время путался с дурной компанией. В восемнадцать бросил, сел в тюрьму. А когда мне исполнилось пять - его убили. Хотя мать меня бросила раньше. Бабаня, баба Аня, мать отца, воспитывала меня одна. Я выросла в далёком провинциальном городке. Закончила институт. А почти год назад бабаня умерла, и неожиданно явившаяся незадолго до её смерти мамаша позвала меня к себе, в столицу. Обещала помощь, работу. Вот так я здесь и оказалась два месяца назад. В её дорогой квартире. В её мерзкой жизни. На правах меньших, чем у прислуги. И в спальне её очередного похотливого муженька.
- Яна, Яна, - швырнул он меня с порога на кровать. Но с ловкостью кошки, я подскочила на ноги. И теперь пятилась к окну, осматривая искоса комнату на предмет чего-нибудь тяжёлого. - И что же мне делать с тобой, убогенькая?
- Может, отпустить? - предложила я, надеясь дотянуться до лампы на массивной подставке, глянув на него исподлобья.
- А может, закончить начатое? - он приподнял моё лицо за подбородок. - Да ты меня своими сверкающими глазищами не пугай. Я глупых девочек, что лезут куда не надо, не боюсь.
Его нос, когда-то сломанный и кривой, а недавно благодаря усилиям пластических хирургов и маминым деньгам ставший аристократически прямым ткнулся мне в щёку. Я брезгливо попятилась как раз в сторону лампы. Но испуганно замерла, когда его рука, скользнув по лобку, упёрлась пальцами в промежность под брюками.
- Артур Борисо... - второй раз подряд не договорила я.
- Что здесь происходит? - голос матери звенел как вынутый из ножен клинок.
- Эта дикая тварь, - оттолкнул он меня, словно освобождаясь из захвата. - Она поджидала меня здесь, - нервно сглотнул он, словно в смятении потёр щёку, задрал футболку, демонстрируя расстёгнутую ширинку. - Вцепилась в брюки, - застёгивался он, всем своим видом выражая ужас и смятение, словно я взяла его в заложники.
- Это неправда! - в отчаянии крикнула я.
- Танечка, клянусь, я от неожиданности даже онемел, - тяжело дышал он от возмущения. - Я тебе говорил, что от неё любой подлости можно ожидать.
- Ты знаешь зачем она здесь, - холодно кивнула ему мать на дверь. А когда та закрылась с другой стороны, подошла и влепила мне пощёчину.
- Мама! - схватилась я за щёку.
- Не смей называть меня «мама», дрянь, - смотрела она с ненавистью моими же зелёными до тошноты глазами. - Не знала бы, что ты девственница и не поверила бы. Даром что ли столько денег на твоё обследование потратила.
- Я не просила! - едва сдерживая слёзы, выскочила я в коридор.
- Ещё не хватало, чтобы ты мне в дом заразу какую-нибудь притащила! - вдогонку крикнула она. - И так запущенная, худющая.
- Да пошла ты, - судорожно наматывала я на шею шарф, засовывала ноги в модные ботинки. Да, да, всё это, конечно, купила мне она, а все мои обноски повышвыривала. У меня своего теперь вообще ничего нет.
- И не смей долго шляться, - спокойно предупредила Татьяна Владимировна в распахнутую дверь. - У тебя приём таблеток. И не забывай, что ты работаешь на меня. Вечером будешь мне нужна.
Я выскочила на улицу. И не знаю куда бежала, размазывая по щекам горькие слёзы. Послать бы её к чёрту. Послать бы всё это к чёрту. Но у меня за душой ни копейки. Мне даже в родной город вернуться не на что. Да и некуда. В бабушкиной квартире, которую я сдала перед отъездом, произошёл пожар. Жить в ней теперь нельзя.
Да что там билет на самолёт, у меня на чашку кофе в кафе, на билет в метро денег нет. Ни паспорта. Ни диплома. Она всё забрала. Вернее, документы я сама отдала в сейф, для сохранности. Тогда Татьяна Владимировна ещё была такой ласковой. А я из-за разницы во времени всё время недосыпала, соображала плохо. Часто плакала. Она и в клинику меня сразу потащила на полное обследование, и одела, и обула. А вот мой древний разбитый айфон (бабаня купила на поступление в институт), что тупил и давно не обновлялся, недавно сам сдох, окончательно похоронив всю мою прежнюю жизнь. Да у меня её и не осталось после переезда. Единственная подруга и та перестала писать, как увидела все эти шмотки, квартиру. Все выкинули из «друзей». Новый телефон мне, конечно, тоже купили, только было там теперь два номера в памяти. Могу позвонить мадам Воскресенской на мобильный или на домашний.
Вот только это и могу. Да хрустя осенней листвой, бесцельно бродить по парку и глотать слёзы. Дура, какая же я дура, что поверила в доброту женщины, что плевать на меня хотела всю жизнь.
