1568 год, осень, Чатсуорт-хаус, Дербишир: Бесс
Всякой женщине следует выходить замуж с выгодой для себя, поскольку муж будет представлять ее до самой своей смерти, он все время будет на виду, словно входная дверь ее дома. Выбери она мота, все соседи станут избегать ее, как нищенку; излови герцога, сделается Ее Светлостью, и все готовы будут с ней дружить. Сама по себе она может быть благочестивой, ученой, остроумной, мудрой и прекрасной; но если она замужем за дурнем, она до его последнего дня останется «этой бедняжкой миссис Дурень».
У меня есть основания высоко ставить свое суждение по поводу мужей, ведь у меня их было трое, и каждый, благослови его Господь, служил ступенькой к следующему, пока я не получила четвертого, моего графа, и теперь я «миледи графиня Шрусбери» – никто из известных мне женщин выше не поднялся. Я стала той, кто я есть, делая все, на что способна, и получая лучшую цену за то, что выставляла на продажу. Я – женщина, сделавшая себя сама, – сделавшая, отшлифовавшая и продавшая – и я этим горжусь.
Во всей Англии, право, нет женщины успешнее меня. Потому что, хотя на нашем троне и сидит королева, она оказалась там лишь благодаря ловкости своей матушки и хилости прочих отпрысков ее батюшки, а вовсе не из-за собственных великих дарований. Возьми Тюдора на племя, и на вторую зиму его придется забить на мясо. Слабые, никчемные создания, этой королеве из Тюдоров следует принять решение: венчаться, сочетаться и размножаться, иначе страна погибнет.
Если она не родит нам славного мальчишку-протестанта, то оставит нас на погибель, ведь ей наследует другая женщина: молодая, суетная, грешная, папистка-идолопоклонница, да простит ей Господь ее заблуждения и да спасет нас от краха, который она нам принесет. О Марии, шотландской королеве, рассказывают то одно, то другое. Но чего никогда не услышишь, ни разу из тысячи слухов, даже если говорит ее преданный обожатель, так это истории о женщине, действующей в своих интересах, думающей о себе и выходящей замуж с выгодой. Если уж в этой жизни женщина – лишь предмет собственности, ей стоит поработать над собой, позаботиться о продаже себя по наивысшей цене и о будущем владельце. А как иначе? Что же, позволить себе скатиться под откос?
К несчастью, столь неразумную молодую женщину навязали мне и моим домочадцам, пусть и на короткий срок, пока Ее Величество Елизавета решает, как поступить с этой крайне неудобной гостьей. Но в королевстве нет дома, где ее смогут так развлечь и – да – устеречь, как в моем. Ни одному мужу в Англии нельзя верить, когда такая Саломея пляшет у него на террасе, кроме моего. Лишь мой дом содержится в таком порядке, что мы можем принять особу королевской крови, как подобает, и обеспечить ей должную безопасность. Лишь мой супруг-молодожен так слепо обожает меня, что ему ничто не угрожает под одной крышей с такой соблазнительницей.
Пока никто не знает об этих планах; решение было принято втайне, моим добрым другом, секретарем Уильямом Сесилом и мной. Как только эта неисправимая королева явилась в лохмотьях в Уайтхэвен, изгнанная из Шотландии восставшими лордами, Сесил прислал мне с неизвестным посыльным краткую записку, в которой осведомлялся, приму ли я королеву, и я ответила одним словом: да. Да, разумеется! Сесил оказывает мне честь, веря в меня. Подобное доверие влечет за собой великие испытания, а великие испытания приносят великие награды. Нынешний, елизаветинский, новый мир создан для тех, кто способен увидеть возможность и воспользоваться ею. Я предвижу почести и богатства, если мы сумеем принять королевскую родственницу и присмотреть за ней. Сесил может на меня положиться. Я стану ей стражем и другом, дам дом и пропитание, я буду обращаться с нею по-королевски, с почтением, у меня она будет в безопасности, как пташка в гнезде, до тех пор, пока Сесил не назначит день, и я передам ее, в целости и сохранности, нанятому им палачу.
1568 год, Хэмптон-корт: Джордж
За мной никто не стоит. Суждение мое не купишь. Я не наемник. Я не шпион Сесила и не нанятый им палач. Ей-богу, хотел бы я оказаться не в Лондоне, по этому дурному делу, а дома, в Чатсуорт-хаусе, с любимой моей непорочной женой Бесс, в сельской простоте, подальше от заговоров и опасностей двора. Не скажу, что я счастлив. Не скажу, что мне это нравится. Но я исполню свой долг – видит бог, я всегда исполняю свой долг.
– Вас призвали именно для того, чтобы отдать приказ о казни Марии, королевы Шотландии, – шипит мне на ухо Томас Говард, догнав меня в галерее Хэмптон-корта.
Ставни закрыли, чтобы почистить, и во дворце в начале вечера сумрачно. Кажется, что с портретов на стенах смотрят бледные свидетели, склонившиеся вперед, чтобы расслышать, как Говард, взяв меня за руку, предостерегает меня об опасностях, которых я уже страшусь.
– Нам нужно бросить на нее подозрение. Больше ничего. Не обманывайте себя. Сесил решил, что эта королева угрожает государству, едва она родилась. Она может думать, что сбежала от шотландских врагов в английское убежище; но она лишь сменила одну опасность на другую. Сесил решил, что она должна умереть. Он в третий раз пытается ее приговорить. Нам придется быть палачами по его приказу, выбора у нас нет.
Я смотрю на Говарда сверху вниз; он невысок, хорошо одет, опрятен, его черная борода хорошо подстрижена, глаза у него живые и темные. Нынче он почти пританцовывает от ярости на королевского министра. Мы все презираем Сесила – все мы, родовитые лорды, но Говард задет сильнее прочих. Он – двоюродный брат королевы, глава рода Говард, герцог Норфолк, он мог рассчитывать, что станет главным советником королевы – но она полагается на Сесила, она всегда на него полагалась.
– Королева лично повелела мне расследовать поведение своей кузины, королевы шотландской. Я не палач, – произношу я с тихим достоинством.
Мимо проходит человек, чуть замешкавшись, словно прикидывает, не подслушать ли наш разговор.
Говард качает темной головой, поражаясь моей наивности.
– Елизавета, возможно, и желает очистить имя шотландской королевы. Но Уильям Сесил не славится добросердечием. Он хочет, чтобы протестанты правили Шотландией, как и Англией, и чтобы королева-католичка была в тюрьме или в могиле. Его устроит и то, и другое. Он ни за что не согласится с тем, что она ни в чем не виновна и ей нужно вернуть трон.
Я не в силах спорить с раздраженной праведностью Говарда. Я знаю, что он говорит чистую правду. Но говорит он ее, на мой взгляд, слишком громко и слишком внятно. За гобеленами может прятаться кто угодно, и, хотя незнакомец прошел мимо, он, должно быть, что-то услыхал.
