Не люблю я предновогоднюю суету. Ходишь по магазинам, точно по длинному бесконечному лабиринту с этими бессмысленными сувенирами и озабоченными лицами таких же, как и ты, потерянных покупателей, жаждущих приобрести какую-нибудь безделушку. Всё надеешься, что случится некое чудо, и ты найдёшь среди этой мишуры, разноцветных стекляшек и огоньков то, что тебе непременно нужно купить. В таких случаях я всегда делаю так, как меня учил в детстве отец: касаюсь левой стены и иду, не отнимая руки, пока не встречусь взглядом с главным стражем-минотавром этого лабиринта – кассиршей. Она всегда смотрит на меня с некоторым презрением, ведь обычно моя корзина для покупок пуста. Но только не сегодня. Не глядя на полки, я сметаю всё подряд, забывшись на несколько мгновений.
(первой в ладони случайно оказывается упаковка небьющихся ёлочных шариков)
Я откровенно пялюсь на женщину у противоположного стеллажа с новогодними украшениями. Крепко зажмуриваю глаза и снова открываю. Она выбирает цветную мишуру.
(неужели мне…)
Нет, не чудится. Это моя бывшая классная руководительница – Вероника Дамировна.
(в корзину с ускорением летит пластмассовый дед мороз)
Её когда-то шикарные каштановые волосы сейчас торчат из-под шапки, словно изрядно потасканная и выцветшая пакля.
(горсть хлопушек сыплется следом)
Одета она неброско и как-то по-старушечьи, что ли. Поверх куцего пуховичка – нелепая шаль. Сапоги из кожзама давно поистёрлись и просят замены.
(гирлянда из серебристых звёздочек прошуршала мимо)
Боже, кто же тот художник, что безжалостно стёр с её лица ярко-алый румянец и улыбку, от которой в груди у меня что-то громко и часто когда-то начинало биться?! Чем она так провинилась перед ним?
(ватага символов этого года – игрушечных змей с пришитыми к хвостам шоколадными монетками – обрушилась в корзину)
Следующий на очереди – ёлочный дождь. Она поворачивается ко мне,
(как же она постарела!)
наши взгляды на какое-то мгновение пересекаются. Конечно же, она не узнала меня, ведь с тех пор, как я видел её последний раз, прошло почти 30 лет. Однако и она уже далеко не та красавица, чей облик навсегда отпечатался в моей памяти с тех пор, когда я был ещё наивным и глупым мальчишкой. В ней изменилось почти всё. Но главное – глаза. Они тусклые и грустные, какие-то стеклянные и неживые. Мне стало жаль её, захотелось тепло обнять и поговорить с ней по душам, признаться, как по-детски был в неё влюблен когда-то. Но почему-то я так и не решился. Впрочем, как и в далёком 1989 году…
– Серый, ну ты чо там так долго?
– Тише, не ори, а то спалишь меня.
– Да Кабан давно уже ушёл, выходи. Я видел, как он на улицу выбежал. Пошли в класс, а то Вероничка ругаться будет, да ещё «Феликс» прижжёт.
– Ладно, выхожу уже.
Я тихонько приоткрыл дверь и выглянул. Санька стоял напротив, глазами косясь вправо. Сообразить я ничего не успел. Кто-то с силой рванул дверь, и я от неожиданности вылетел из туалета, угодив Саньке головой прямо в живот. От резкой боли он согнулся пополам и, шумно выдохнув, повалился на спину, чудом не ударившись затылком о кафельный пол. Я же больно шмякнулся животом, раскинув руки, будто в полёте. Не дав мне ни секунды, чтобы сообразить, в чём дело, Кабан схватил меня за ноги и потащил обратно к туалету. Я сопротивлялся, как мог, пытаясь зацепиться короткими ногтями за скользкий и холодный кафель, но безуспешно. Крепкие руки Кабана тащили меня прямиком к толчку. Я, конечно же, истошно орал, но всё это было бесполезно. Туалет был в конце коридора, и мои крики вряд ли кто-нибудь из учителей смог бы услышать. Наконец, Кабан бросил мои ноги и, схватив за шиворот, развернул к унитазу. Вонь была непередаваемая. Я упёрся руками в основание толчка, боясь даже подумать о том, что он сейчас со мной сделает. Даже на секунду представил его ухмыляющуюся, щедро осыпанную веснушками рожу, наблюдающую, как моя голова ныряет в унитаз. В общем, не знаю, чем бы всё это закончилось, если бы, вдруг, не раздался мелодичный, с властными нотками, голос Вероники Дамировны.
