Дама с лоснящимся носом и гусиной шеей заказала Малине Вареньевне цвет лица альпийской пастушки, кожу таитянской ныряльщицы за жемчугом и сразу же оплатила весь курс. Ради этого врачу стоит сидеть на работе до темноты, слепнуть от мощной лампы, изворачиваться, чтобы не попасть в поры жирной кожи пациентки, сушить тампоном её слабые капилляры, терпеть чужие духи и сдерживать свои порывы, отвечая на вопросы:
– А вы сами это пробовали?
– Да.
– И как?
– Как видите.
– Ну, вы намного меня моложе!
– Спасибо за комплимент, вы преувеличиваете.
Технику коррекции кожи лица при помощи инъекций гелеобразной гиалуроновой кислоты придумали в Париже в конце 80-х годов и тогда же опробовали на многих известных личностях. Sculptura-лифтинг стал на время самой популярной процедурой во всех косметологических клиниках мира. В начале девяностых российский врач-косметолог Марина Валерьевна Стасова одной из первых получила диплом у Алана Жаке, основателя методики по армированию кожного рельефа. Документ гарантировал Марине Валерьевне не только хорошие гонорары, но и статус единственного в стране эксперта по контуропластике. Баблище, отданное за курсы у француза, Марина вернула очень быстро. Её лёгкие руки, вносящие недостающие «объёмы» в те кожные покровы, что побиты возрастом и потеряли свою толщину, творили чудеса. Женщины выходили из кабинета Стасовой помолодевшими на десяток лет, и слава о чудо-косметологе полетела в лучшие московские дома и даже дворцы. Набитые препаратами, как подушки пухом, веки, губы, подбородки и носогубные впадины див эстрады, моды, кинематографа России влетали в объективы фотографов глянцев и выставлялись на показ крупным планом, заставляя тех, кто до процедуры не доехал или не дорос, завидовать, копить, мечтать. Записи на приём к Стасовой были на месяцы вперёд.
Со временем специалисты всякого рода заполонили некогда элитную и благородную нишу преображения, превратив профессию чародеев в производство по переделке внешности по лекалам. Работа из разряда «ориентация на качество» перешла в категорию «удовлетворение спроса». Химики бывших союзных республик и стран социалистического лагеря, научившись бадяжить, стали предлагать горе-профессионалам по низким ценам вовсе не качественный бетон для укрепления женских фасадов, а гиалуронку седьмого размыва с низкой молекулярной массой. Восточные алхимики пошли ещё дальше, поставляя на российский чёрный рынок синтетические препараты, где от нужной кислоты под микроскопом можно было обнаружить лишь хромосомный размыв. Апокалипсисом стала подсадка стволовых клеток. Лица поползли вширь и вкось. Пресса загудела про случаи инфицирования и даже умерщвления клиентов в полулегальных кабинетах. В «Клиники Красоты» просочились анафилактические шоки и аллергические реакции. Заговорили про череду смертей среди актёров. Предупреждая каждую, кто приходил к ней, что стоит бежать оттуда, где пациентов называют клиентами, Стасова оберегала женщин от шарлатанов, а себя от безработицы. Хотя утечка всё равно была.
На исходе часа телефон на рабочем столе Марины зазвучал перекатами рояля.
– Ах! «Небеса обетованные!» – узнала пациентка романс.
«На-аша, – в груди Стасовой стало тепло и уютно: – Маскви-ичка. Почему только мы запоминаем нужные фамилии, имена, названия? Отчего лишь мы знаем, что архитектор Ярославского вокзала в Москве обязан карьерой Третьякову Павлу Михайловичу?». Она гордо кивнула и поправила маску и увеличительные очки. Москвичи – народ особый не только потому, что салют 9 Мая для них отражается в звёздах Кремля. Москвичам не нужно объяснять, кто такие Мельников-Печорский или Энди Уорхол. Они не назовут Патриаршие пруды «патриками». В метро у них «дьвери закрываются», мягко, нежно, и вагон ласково мчит их к «сьледующей станции». Хлеб они «покупают (а не берут!) в булошной». На службе «стоят в церькви». С неба на них «падает дожь». Почти дощь. – В носу защекотало. Марина извинилась. Услыхав рингтон ещё раз, она предложила сделать паузу и попросила.
– Только не вставайте!
От вида собственной крови пациентке могло стать дурно. Выключив лампу, врач вышла из кабинета. Ей звонила та, кто знала расписание часов работы Стасовой лучше, чем старик-стрелочник с шумного полустанка был осведомлён о расписании проходящих поездов. И просто так беспокоить она не стала бы.
Они сидели в кухне. Челюсти сомкнуты, глаза в стол, руки сцеплены. Стас не знал, как возобновить разговор. Взгляд упирался в сахарницу из того необыденного фарфора, что был на их столе повседневным. Когда-то давно супруги решили жить навылет, на всю мощь. Жить сегодняшним, не жалея о растраченном и задуманном. Оба реалисты, в бога тогда не верили, в жизнь после жизни – тоже. Шанс им был дан сейчас, мужской каплей и женской клеткой. Потом будут другие люди. Им не потребуются все эти фарфоровые мелочи.
Он обводил пальцем кобальтовые ромбики на чашке и пробовал разрушить взглядом натюрморт в вазочке из нефрита из маленьких осенних фруктов и плодов, но потянулся и взял только веточку ирги. Кусты её росли на их участке вдоль забора и до сих пор плодоносили несмотря на то, что осень уже вовсю царила в природе. Обглодав, он поморщился, словно съел барбарис. Ранетки, виноград, оранжевые фонарики физалиса из «Азбуки вкуса» – всё для него. И эта забота бесила: «Почему только мне?». Изобилие наталкивало на мысль о болезнях. Когда балуют и терпят капризы, точно зная, что всё ненадолго. Даже прошлым летом это ещё нравилось. Теперь – нет, и он искал за что зацепиться, но не находил. Всё, что когда-то было спаяно насмерть, размывалось временем, не оставляя следов от былых чувств.
Тамара встала, неловко задела стол, чашка, или тарелка (какая теперь разница?) хлопнулась. Она запричитала, он вздрогнул:
– Всё! С меня хватит!
Она сразу поняла, что именно это он силился сказать весь вечер.
– Стой! Погоди секунду! Пожа-алуйста, не двигайся! – она выбежала и вернулась с выбивалкой для ковров: – Держи!
