Тьма есть все сущее, сотканное из людских страхов и пороков, что сгущаясь над земным царством, подарит упокоение душам мертвых и живых, оставив после себя холодную пустыню под могильным камнем
Начертание на фасаде собора парижской богоматери, происхождение которого остается предметом острых споров в научных кругах. В новой историографии традиционно считается предвестником случившегося конца света
Глава 1
Залы террасы были безлюдны, столы и стулья – собраны и накрыты уродливыми тканями различных оттенков белого, напоминающими скорее большие полиэтиленовые пакеты или бесформенные мешки, куда по обыкновению в стенах последней столицы заворачивали трупы перед кремацией.
Последние дни октября оказались на редкость полны погодных аномалий: частые проливные дожди шли в обратную сторону, раз за разом испаряя влагу, от чего температура в городе поднималась до значений самых теплых дней минувшего лета. Именно по этой причине посетители предпочитали не испытывать судьбу, оставаясь внутри тесного и мрачного помещения, ругань и разговоры на разных языках в котором заглушала только лишь музыка из старого автомата. Даже сейчас, ранним утром, джазовый мотив, записанный на довоенной виниловой пластинке, доносился до террасы через толстую деревянную дверь, однако полный праздной задумчивости герой этого вовсе и не слышал, всецело наслаждаясь переливающимися чистым хрусталем кубиками льда в собственном бокале, словно бы запечатлев подлинное произведение искусства, эстетический шедевр, что открылся лишь ему одному.
– Розовый сахар, эльфийское золото, что столь умело сымитировали пивовары на местных мануфактурах. Суррогат, где с указки властителей последней столицы был так щедро растворен мощный антидепрессант, который в бытность до краха старого мира отпускали только по строгому врачебному рецепту, – сорвалось с уст мужчины, своими пустыми глазами разглядывающего содержимое полупустого бокала, тот отливал стерильным розовым цветом, выделяясь среди больничных интерьеров.
– Теперь этого препарата, приносящего столь желанный покой обреченным, было навалом, ведь это, пожалуй, единственное действенное средство, предохраняющее хрупкое человеческое существо от осознания безграничной степени собственного одиночества посреди рухнувшего мира, – мысленно и даже как-то поэтично усмехнулся угрюмый посетитель в длинном пальто цвета черного гранита, от чего его фигура напоминала склонившуюся над добычей в великодушном жесте ворону. – Мира, что был обречен с самого рожденья
В такие моменты он, оставаясь в одиночестве, всегда изъяснялся несколько возвышенно, будто бы обращался к незримому собеседнику, что сопровождал его все эти годы, или по глупой привычке представлял себя героем старого кинофильма про мрачных детективов, пребывающих где-то на границе между законами дня и ночи. Мужчина искренне не желал разбираться, что из этого было правдой, а что – лишь юношеской издевкой, поэтому тяжело выдохнул и удостоил своим вниманием что-то помимо приевшегося розового красителя.
Глубокий полумрак царствовал в залах террасы неизменно. Холодное утреннее солнце затерялось в серости безжизненного осеннего неба, напоминая о своем существовании тусклым светом. Только ряды элегантных газовых фонарей на чугунных ножках – едва ли не последнее, что осталось от былой красоты и роскоши Парижских улочек, наливались теплым золотистым сиянием, словно непредумышленно наполняя день смыслом. Даже кучи мусора и заколоченные окна домов выглядели как-то иначе, показавшись герою приветливыми, словно временные декорации для съемок кинофильма о великом упадке или страшной войне, словно по команде режиссера улица в момент покроется лоском и станет опрятной, точно как и витрины вновь открывших свои двери магазинов.
Мрачный посетитель с высоты своего уже немолодого возраста на секунду искренне пожалел, что это было не так, ведь однажды ему посчастливилось побывать в Париже еще до войны, насладиться здешним воздухом, в котором навечно застыло дыхание некогда прекрасного города, собственными глазами запечатлеть великолепие пышных дворцов, именитых театров, шумных площадей и многолюдных улочек.
– Чудесный был город, – нашел в себе силы добавить коротко герой, будто бы в этом мгновенье услышав изысканную мелодию жизни того самого Парижа, что остался навечно в воспоминаниях из его прежней жизни.
Одинокая фигура мужчины среди полутеней бледных силуэтов, во всех смыслах напоминающих надгробия братских могил, оставалась совершенно неподвижной, легкий ветерок касался подолов бесформенных треугольных платьев.
Герой в траурном наряде в минуты безмятежных раздумий странным образом находил себя в главной роли какой-то незамысловатой трагедии, в тоже время осознавая, что многим обитателям последней столицы, кому удалось укрыться от поступи конца света за ее стенами, уже и не представиться никогда более возможности запечатлеть старый Париж, как и насладиться его первозданной красотой, что осталась разве что на страницах отсыревших от времени книг, на почтовых марках и на праздничных открытках. Мысли посетителя словно бы переходили в нежный шепот, неспешно сменяясь искренним смехом. Фотографии выцветают, равно как и человеческая память: сейчас едва ли кому-то придет в голову, что за слоем мусора, рядами колючей проволоки и блуждающими лучами прожекторов на смотровых вышках периметра скрываются следы былого величия умирающей цивилизации.
Наконец, бокал был пуст, а лед внутри растаял. Единственный посетитель в зале вышел из-за стола и, взяв в руки старомодную шляпу, следом бросил мимолетный взгляд, обращенный в сторону силуэта Эйфелевой башни, стальная громада которой терялась и утопала в утренней мгле. У самого шпиля среди густых туч повисли отвесные скалы небесного города – недосягаемой сказки, чью тайну хранит несчетное множество слухов.
Пусть и дальше все будет так, ведь всем нам многим предпочтительнее пребывать в блаженном неведение, чем узнать однажды, что по ту сторону мглы ничего нет, – прокомментировал вслух герой, направившись к дверям. – Плод незнания слаще горького разочарования.
С каждым шагом джазовый мотив становился все громче, как и едкий запах сигарет вперемешку с дешевой выпивкой и копотью мануфактурных труб. Задумчивый без явной причины посетитель нисколько не смутился, когда из глубины залов мрачного заведения до него донеслась отборная ругань вместе с визгом неудачливого шулера за карточным столом, что после серии выгодных партий был столь пьян и не мог умело подменять карты в своих руках. Сцена казалась в высшей степени неприятной, но безучастный герой порой ловил себя на мысли, что после всех выпавших на его долю потрясений, он навсегда утратил чувство отвращения, воспринимая окружающие обстоятельства в качестве бессодержательных декораций, хотя, вполне вероятно, что пропущенные с раннего утра бокалы розового сахара стремительно пьянили его, подменяя восприятие домыслами.