Два последних кошмарных года население русских столиц пребывало в томительном ожидании.
Было время, признаем открыто, кое-кто в России дожидался немцев. Киевляне, как известно, дождались. Им, киевлянам, везло на перемены – что тому днепровскому утопленнику. Питерские, не увидев германцев, а позже не увидев эстляндцев, финляндцев, генералов Дзерожинского с Родзянко, стали надеяться на Юденича. Но и у того ничего не вышло, большевики, собравшись с силами, выперли генерала от инфантерии назад в Эстляндию.
Московские, те первоначально ждали избавления с востока, от чехословаков, уфимской Директории, от адмирала. Не дождались и они. Адмирала вытеснили за Урал – и было ясно, кончит он плачевно. Последней надеждой стал юг.
Деникин, Антон Иванович, Генерального штаба генерал-лейтенант, человек честнейший и интеллигентнейший, сын крепостного и матери польки, литератор, стойкий непредрешенец, практически, можно сказать, либерал. А с ним – Вооруженные силы Юга, самолеты, союзники, танки. И был ведь совсем уже рядом. Взял Воронеж, Орел, рвался к Туле.
Как рвался, так и сорвался. Покатился по осени вместе с силами Юга на юг и к весне докатился до моря. Еще немного, и оставит он по всеобщему согласию высокий пост и покинет на британском миноносце так и не спасенное отечество.
Более ждать станет некого. Не Врангеля же из Крыма.
* * *
Встречались порой и такие, что ждали совсем других. В том же Киеве попадались субъекты, грезившие возвращением… Петлюры. Летом девятнадцатого эту публику неимоверно удручило, что вошедшие в город добровольцы не пустили в него «украинцев». Указали визитерам на дверь. И мало, что указали, так ведь еще и наваляли. И не только наваляли, но и переманили галичан, растерявших за месяцы скитаний последние моральные ориентиры.
Перепуганные крахом затеи с Украиной самостийники начали ждать Пилсудского. «Господа, – говорили им знакомые из более приличных, – да как же вам не стыдно?» «А що?» – отвечали они. Ну а когда большевики, прогнав Деникина, вернулись, – тогда уж в сторону Варшавы обратился кое-кто из тех, кто сроду был далек от самостийщины. И тоже принялся ждать. А вдруг? Придут, спасут, дадут уехать, увезти. И черт с ними со всеми – с Мининым, Пожарским, Хмельницким, Гоголем, со всей тысячелетнею Россией. Нет России больше – и не будет, умерла она, точка, finis.
Но может, все же Врангель из Крыма дойдет? Ведь не далекая Москва, а Киев, всего-то полтысячи верст. Вы только дойдите, барон, дойдите. Тогда мы здесь и без пилсудских обойдемся. Мы ведь, поверьте, тоже патриоты. И если бы не тягостные обстоятельства…
Шел третий год новейшей эры.
2. Судьба добродетели, или Проклятие Дидоны
Пора уже четко обозначить цели Революции и пределы, до которых мы желаем дойти; пора осознать, какие препятствия нас от них всё еще отдаляют и какие средства следует употребить, чтобы их, пределов, наконец достигнуть: мысль простая и важная, которая, кажется, никогда до сих пор не высказывалась. Да и осмелилось бы хоть одно из подлых, продажных правительств прошлого выступить с подобными мыслями? Королю или чванливому сенату, Цезарю или Кромвелю приходилось прикрывать свои намерения религиозной пеленой, вступать в сговор со всеми пороками, ублажать все и любые партии, подавляя лишь партию добрых людей, угнетать или дурачить народ, чтобы достигнуть целей своего коварного честолюбия.
По-русски голос Робеспьера звучал торжественно и твердо, но так же, как в оригинале, уныло. В стиле бессердечного борца за добродетель. Отложив деревянную ручку и согрев ладони дыханием, Бася задумалась. Быть может, стоит поменять «осознать» на «дать самим себе отчет»? Дословно, как в докладе, прочитанном перед Конвентом семнадцатого плювиоза второго года Республики. Пятого февраля семьсот девяносто четвертого по христианскому календарю – проверила Бася по своему, составленному еще в гимназии календарику.
Удивительно, но в зале фундаментальной библиотеки Бася была не одна. Прямо перед ней, а также справа, слева, под забитыми литературой полками горбилось восемь или девять фигур, укутанных от холода в платки, собачий мех и шали. Над потертыми столами громоздились книги. В упрямых читателях было трудно заподозрить студентов, даром что число последних в Московском университете, ныне именуемом Первым МГУ, со времен царизма увеличилось в три раза. Разве что, может, вон в том пареньке, с трудом различимом отсюда и ни во что, в отличие от прочих, не укутанном.
Безнадежно замерзшие окна едва пропускали свет дня. «Если не хочешь ослепнуть, бросай это дело, гражданка», – сказала себе Барбара2. Да и к Лидии надо поспеть, заняться склонением существительных, забрать гонорар и объявить под конец: это занятие у них последнее, по независящим от Баси обстоятельствам. Нет, не под конец. Лучше сразу, а если что – уйти без гонорара. И домой, кормить больного Юрку.
В этот февральский день – Деникин огрызался еще под Ростовом, а адмирала допрашивали в Иркутске – Басе капитально повезло: удалось получить полбуханки, в сумрачной столовке Наркомпроса. Вдобавок поэт из Ростелеграфагентства – Бася сумела добраться и туда – подарил три почти не мерзлые картофелины, полморковки и высохшую селедку. Пресекая возражения, сказал: «Это для супруга, пусть скорее поправляется. Хватит валяться. Дел невпроворот». Но у Лидии картофель был лучше, взять же было можно хоть целых десять штук.
Бася знала: она поэту нравится, приболевший Юрий всего лишь предлог. Тем не менее было приятно, что поэт назвал его супругом – ведь Барбара с Юрием все еще не записались. («Записаться» означало оформить брак в отделе ЗАГС при районном или городском совдепе – а коль неохота тащиться туда, то хотя бы у себя в домкоме, в книге записи жильцов.) Впрочем, Бася понимала – записи не будет.
Юрий, человек искусства, находил гражданский брак и, как он говорил, «записку» лицемерной уступкой большевиков реакционным обывательским массам. На третий день знакомства живописец обронил, что всякие там загс и шмакс отомрут через полгода после церкви – христианской, магометанской и буддической. Барбара попыталась пошутить: «Кишкой последнего попа?» – но Юрий, высокий синеглазый блондин, шутки ее не понял. Вскоре он переехал в комнату Барбары на Остоженке, в Первом Обыденском переулке, выделенную ей по наркомпросовскому ордеру в доходном доме, окнами во двор.
Не оценил блондин и Басиного подарка, полного собрания Лермонтова – серо-зеленого, с золотым обрезом и пятигорскими орлами на обложке. «Буду просвещать», – оптимистически вздохнула Бася. Задача представлялась выполнимой. Занятия искусством, как известно, предполагают жажду овладеть богатствами культуры.
