Я подтягиваю ноги к груди и крепко обхватываю их руками. Уткнувшись лбом в колени, медленно раскачиваюсь, чтобы просто не сойти с ума. Слишком хорошо я слышу их голоса. Мама с папой – так я называю любимых тетушку и дядю, заменивших мне родителей – спорят. И это впервые на моей памяти.
– Айрат, девочка погибнет у него. Умоляю тебя, не отдавай! Заид Аль Мансури славится своей жестокостью! У него огромный гарем, весь Эмират об этом знает. Это же такое унижение! Айрат, она мой единственный ребенок, прошу тебя!
– Ты считаешь, что в гареме Эмира ей будет лучше? Ты хоть представляешь, что с ней будет там? Из пяти поставленных ему девушек выживают в лучшем случае две. На это ты хочешь обречь нашу дочь? Чтобы Эмир решил ее судьбу? Она может выжить, но какой ценой? Ты глаза ее видела? Да они кого угодно пленят! Любого, Фаиза! Говорил же тебе не шастать с Амирой где попало! – обычно спокойный и рассудительный, отец наконец взрывается.
– Но мы всего лишь ездили к швее!
– Я сказал вызывать всех на дом до ее восемнадцатилетия! Там бы выдал ее за приличного мужчину нашего круга, и была бы она его единственной женой. Я и так рискую жизнью, отдавая ее Заиду. Когда Эмир узнает о том, что я не послушался его решения, не сносить мне головы. Я ее защищаю!
– Не злись, пожалуйста, – мягче произносит мама. – Я не спорю с твоим решением. Но, может, быстро выдадим ее замуж?
– Насколько быстро, Фаиза? За сутки? Завтра приедут люди Эмира, чтобы забрать ее. К полудню они будут у нас дома.
– Но ты же можешь не отдавать!
Наступает гнетущая тишина. Я представляю, как отец смотрит на маму с одной поднятой бровью. Глаза у него чернее ночи, и, когда он злится, его взгляд становится страшным и давящим. Мне жалко маму, ведь ей приходится находиться рядом с ним в эту минуту. Главное, чтобы она не разозлила его настолько, что он запрет ее в комнате на сутки без еды и воды. Такое уже было, правда, всего один раз и давно. Не знаю, чем мама его разгневала в тот раз, но я тогда сидела под дверью почти весь день и разговаривала с ней, чтобы ей не было так грустно. Перед тем, как запереть, отец точно так же кричал на нее. И сейчас я не хотела, чтобы из-за меня она снова страдала и плакала.
Вскочив с пола, я бегу в соседнюю с моей комнату. Дважды коротко стучу и, не дождавшись ответа, вхожу в комнату мамы. Я не ошиблась. Папа сверлит ее тяжелым злым взглядом, а его бровь вопросительно изогнута, что придает ему еще более грозный вид.
– Я поеду, – выдыхаю с порога.
Отец кивает, но я вижу, что и ему не нравится такое положение вещей.
– Конечно поедешь. Я уже принял решение, только Фаиза еще позволяет себе со мной спорить.
– Айрат, накажи меня как хочешь, но не забирай дочку, умоляю, – начинает плакать она.
Вцепляется в рукав его дишдаши*, но отец, поджав губы, вырывает свою руку и покидает комнату в несколько больших шагов. Резная деревянная дверь так громко хлопает, что я вздрагиваю. Поворачиваюсь к маме и бросаюсь к ней. Обнимаю, мы обе плачем.
– Ты все слышала, да? – спрашивает она спустя какое-то время, а потом сильнее прижимает к себе и гладит по волосам. – Я умру от тоски по тебе.
– Не говори так, ты разрываешь мне сердце.
– Возможно, все не так страшно, как говорят, но ты сама знаешь, какие слухи ходят о Заиде.
– Мама, расскажи мне о гареме. И почему у отца его нет?
Она усаживает меня на край кровати и, устроившись рядом, поправляет мне волосы, чтобы они не падали на лицо.
– В гареме Заида, если верить слухам, около двадцати наложниц. Он очень ненасытный мужчина. Не знаю, что именно он делает с девушками – кроме очевидных вещей, – но слава о его жестокости прокатилась по всем Эмиратам и далеко за пределами страны.
– А очевидные – это какие?
Я хмурюсь, потому что хоть и знаю, что некоторые мужчины женятся на нескольких женщинах, гарем в моем понимании – это просто женская половина дома. Там живут не только жены, но и дети, мать мужчины, может быть, его бабушка, сестры, тетки. В общем, вся родня женского пола с детьми. Но тот гарем, о котором говорит мама приглушенным голосом… даже я понимаю, что речь идет о чем-то другом.
Мама вздыхает, глядя на меня таким скорбным взглядом, что по телу идет дрожь.
– Женщины из гарема Заида, дочка, ходят к нему на ночь. И рожают ему детей.
– То есть там не живут его родственницы?
– Насколько я знаю, нет.
– Но по закону он не может иметь больше четырех жен.
– Они ему не жены, Амира, наложницы. К тому же, таким, как Заид, законы не писаны.
– Что это значит?
Мама начинает отвечать на мои вопросы, и в итоге я выхожу из ее комнаты с горящими щеками, испытав столько стыда, сколько не испытывала за свои неполные восемнадцать. Завтра я стану совершеннолетней, но сейчас чувствую себя подростком, который впервые узнал об отношениях мужчины и женщины.
Вернувшись к себе в комнату, я включаю в гардеробе свет и, прислонившись плечом к дверном косяку, смотрю на потрясающе красивое и нежное платье, которое мы пошили к моему дню рождения. Планировалось пышное торжество, но теперь его, наверное, отменят, потому что завтра утром я сяду в машину Заида и больше никогда сюда не вернусь. Мама сказала, что попасть в гарем к такому человеку – это не то же самое, что выйти замуж. Вряд ли он разрешит мне видеться с семьей, как и им – наносить мне визиты. То есть уже завтра я в последний раз обниму самых близких мне людей, и от одной мысли об этом сердце заходится жалобным плачем. Не знаю, что ждет меня впереди. Знаю только, что стану собственностью тирана, слава о котором облетела, наверное, весь мир.
_______________
*Дишдаша – традиционная мужская долгополая рубаха с длинными рукавами
Я крепко зажмуриваюсь, но не позволяю себе закрыть уши, хотя очень хочется. Мама кричит так, словно хоронит меня. С другой стороны, кто знает, может, так и есть. Слышу, как хлопают дверцы фургона, в который меня усадили, потом мотор заводится, и мы в конце концов отъезжаем от дома. Не могу слышать стенания мамы, достаточно того, что за эту ночь мое сердце почти умерло от боли. На скамейках рядом и напротив сидят девушки, которых так же, как и меня, везут к Заиду. Нас всего шестеро, и я с ужасом смотрю на них. Неужели этот Заид и правда настолько ненасытен, что ему в распоряжение нужно двадцать шесть девушек? А может, слухи врут, и все мы отправимся совсем не к нему в гарем? По позвоночнику пробегает волна ледяных колючих мурашек от осознания, что я еду неведомо куда. Но отец никогда не отправил бы меня туда, где я буду страдать, правда?
Трое из нас ведут себя абсолютно спокойно и даже немного заносчиво. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что эти девушки четко знают, куда направляются, и их это не беспокоит. Еще одна девушка, как и я, с опаской озирается по сторонам. Я не могу как следует разглядеть остальных, потому что свет в фургон проникает только через маленький люк у нас над головами. Рядом со мной сидит девушка, и она настолько напряжена, что ее спина напоминает деревянную доску. Я украдкой бросаю на нее взгляд, а потом опускаю его в пол. Сказать, что мне страшно, – значит, ничего не сказать, потому что внутри все застывает от животного ужаса перед неизвестностью.
