– А что сильнее любви, любимый?
Смерть… Ненависть… Разлука… Война?
– Сильнее любви только любовь…
Сергей Вологодский
– Какая первая обязанность солдата на войне?
– Умереть за свою Родину!
– Неправильно.
Первая обязанность солдата —
сделать так, чтобы за свою родину
умерли враги!
Солдатская мудрость
После Прохоровского побоища Иван вдруг понял и остро ощутил, что прошёл невидимый Рубикон, и кто был с ним, тоже миновал запредельную грань небытия и кромешного ада. Горели деревни, в тот черный, прогорклый от дыма пожарищ день сшиблись, столкнулись, чтобы растерзать друг друга, сотни и тысячи боевых машин-монстров; на дыбы вставала земля, разрываемая снарядами и минами, кипела и сгорала человеческая кровь вместе с железом.
И секундное, минутное прошлое замирало в дымящих танках и САУ, сорванных башнях, вывороченных рванувшим боекомплектом внутренностях машин и застывших телах.
А настоящее продолжало долбить снарядами, давить гусеницами, крошить пехотные цепи раскалёнными пулеметами и пытаться выжить, вылезти из огня, вжаться в землю в эти секунды и мгновения.
А будущего – реально зримого и обозримого – даже в ближайшую секунду ни у кого не было…
Командир гвардейского танкового взвода лейтенант Иван Родин потерял в этом бою одну боевую машину. Из-за дымовой завесы, как призрак, выполз «фердинанд» и со второго выстрела поджег танк сержанта Мустафина. И то же дымное облако, будто с небес гонимое горним ветром, накрыло подбитую машину, дав возможность экипажу уйти целым и избежать участи попасть под пулеметный «душ».
К своему боевому счёту, а воевал Родин с мая 1942 года, он прибавил еще два танка, со звериным рыком всадив одному снаряд под башню, а второму сначала в закопчённый, едва видимый крест, потом – в корму. А радист-пулеметчик Руслан Баграев росчерками очередей добил отчаянно цеплявшихся за жизнь танкистов экипажей. «Давай, Руслик, гаси их, гадов!» – кричал Иван в ТПУ, и эти дергающиеся черные фигурки так напоминали разбегающихся тараканов, застигнутых ярким светом на хозяйской кухне.
И когда казалось, уже самое страшное позади, и черный дым затмил солнце, и обессилевшие стороны вот-вот должны уползти на рубежи, обозначенные генералами, на исходе боя танк вдруг понесло в сторону.
И когда, завалившись в неглубокий овраг, он вздрогнул и замер, Родин, Баграев и Сидорский остро, как от пронзительного удара штыка, осознали: с механиком-водителем Степкой беда. Чуть ли не кубарем в доли секунды Иван был рядом с ним. И еще не успели приземлиться остальные члены экипажа, Родин понял: Одиноков погиб. Он сидел по-походному, с бессильно завалившейся головой; на черном от копоти и грязи лице, прямо из-под танкошлема – ярко-вишневые потеки крови. Пуля или осколок – прямо в лоб и наповал. Нелепо, глупо, хоть волком вой.
– А ну по местам! Кто разрешил? – мертво произнес командир.
Потом Баграев стащил тело Степана с сиденья; Иван занял его место, не стал закрывать люк над головой, включил заднюю передачу и, пятясь, выполз из оврага.
Тут в танкошлеме засвербил голос ротного.
– Что там у тебя, куда пропал? – нетерпеливо спросил Бражкин, потерявший из виду не отвечавший на вызовы танк.
Как раз в тот момент весь экипаж поочерёдно отрубился от ТПУ.
– Механика убило, – ответил глухо Иван.
– Понятно… – сказал капитан. И после паузы приказал занять рубежи у деревни, которая догорала в полукилометре за ними.
Рота уже ушла вперед, к назначенным рубежам. Родин резко развернул машину, так что Сидорский треснулся головой о броню, и рванул догонять к незаселенному пункту, от которого остались обугленные остовы печей, как квадратные кулаки с большими торчащими пальцами.
«Будем жить!» – произнес Родин сам для себя, потому что никто его не смог бы услышать.
На войне всегда можно оправдать нелепую и дурную смерть. «Пуля дура – лоб молодец!» – скользнул в мыслях пустой афоризм. Степан всегда даже в самой опасной заварухе ездил по-походному: всё поле боя перед тобой, не то что в «амбразуре» триплекса. И с этим не поспоришь: бывало, полсекунды решали жизнь или смерть от нацеленного ствола «тигра», где под башней упревший Отто или Уве ловил в перекрестье твою «тридцатьчетверку». Бороться со Степаном было бесполезно, еще одним аргументом он называл «психический фактор»: его черная рожа с горящими, как фары, глазами да с пулемётной приправой, конечно, вселяла ужас.
Ну а если поймали бронебойный под башню, спасу так и так нет, по-походному сидишь или под броней…
На войне мечтает каждый по-своему. Не о далеком будущем – о близких, о встрече с любимыми, о возвращении к родимым местам.
У Степана ещё была мечта проехать на танке по Унтер-ден-Линден. «А это что за хрень?» – спросил тогда Сидорский.
«Темнота, – усмехнулся Одиноков. – Это главная улица Берлина». Так с этой мечтой и жил…
Стратегические планы командования были так же далеки и неведомы личному составу, как планета бога войны Марс. Лишь по косвенным признакам и чисто интуитивно бывалый фронтовик мог строить догадки: будет привал, ночевка или скорое наступление. Тревожными признаками были срочный вызов командиров к комбригу Чугуну, загрузка полным боекомплектом и заправка под горловину горючим. А благоприятными – прибытие полевой кухни, оборудование места для штаба батальона, приказ отрывать окопы для танков и сортирные ямы.
От комбата Бражкин пришел, похоже, в добром расположении духа: не морщит лоб под танкошлемом, не рыскает глазами, к чему бы приколупаться. И даже по его неторопливой, враскачку походке Родин предположил, что на совещании были доведены, по крайней мере, две важные новости: занимаем оборонительные рубежи и когда прибудет пополнение. После гибели Одинокова экипаж уже два месяца воевал втроем, в бою за механика-водителя был Сидорский, а на марше за рычаги садился Иван.
Трое взводных: Андрей Бобер, Борис Штокман и Иван Родин – выстроились в подобие строя на раскисшей и раздолбанной гусеницами глинистой земле. Откашлявшись, видно, по пути от комбата торопливо выкурил пару папирос, Бражкин произнес:
– В общем, так, товарищи командиры, дан приказ перейти к обороне.
Бражкин достал командирскую карту и показал уже нанесенные на ней «яйца» – опорные пункты взводов и в целом всей роты. Потом он выслушал доклады командиров взводов, главной составляющей которых было состояние техники. Когда уставали люди, их восстанавливал отдых, а если уставало и отказывало железо, на марше, или того хуже в бою, беда была просто фатальной.
– К рассвету танки должны быть в окопах. Вопросы есть? – спросил Бражкин и снял новенький танкошлем, который явно жал ему, но зато был кожаным, вытер пот со лба тыльной стороной ладони.
