Интересно представить, что существует некий Наблюдатель, который в минуты рассеянности, случайно натыкается своим взглядом на нашу прекрасную планету, и в течение совсем непродолжительного – по меркам самого Наблюдателя – времени, задерживает на ней свое внимание. Подобно тому, как человек, в минуту задумчивости, бесцельно рассматривающий стену здания напротив, мысленно не замечает, что взгляд его уже раскладывает эту стену на составляющие, так и Наблюдатель, постепенно выхватывает своим взглядом все более узкое пространство из общей панорамы Земли. И подобно тому, как упомянутый человек вдруг осознает, что к потоку его мыслей присоединился узор на занавеске в одном из окон стены здания, так и наш Наблюдатель вдруг осознает, что рассеянность его уступила место заинтересованности в небольшом, произвольно выбранном, спектакле местной жизни. Ах да, он вспоминает, что ранее уже несколько раз обращал внимание на этих забавных разумных существ, и даже отмечал показавшееся ему странным присущее им качество – так ловко созидать мир вокруг себя и еще более ловко разрушать и топить в крови то, что было создано. Вспоминает, что каждый раз его заинтересованность перерастала в удивление, удивление в непонимание, а непонимание в разочарование. Вспоминает, что каждый раз, взглянув на общую картину этого царства и побродив по его закоулкам, был уверен, что видит его в последний раз.
Наблюдатель этот не является ни богом, ни дьяволом. У него нет никаких инструментов для вмешательства в процессы, попадающие в поле его зрения. Единственный инструмент Наблюдателя – это невероятно острый взгляд, способный пренебрегать космическими расстояниями, фокусироваться на мельчайших деталях, проникать сквозь физические преграды. Сомнительное удовольствие, когда перед тобой простирается вечность, не так ли? Но Наблюдатель вполне доволен своей праздностью. Он знает свою миссию, верит в нее, и наслаждается ею. Он знает, что у вечности тоже есть пороги, и там, за очередным таким порогом, он всегда сможет дорого продать свой талант в обмен на то, чтобы видеть новое, большее, лучшее. Именно один из таких порогов он переступил примерно четырнадцать миллиардов лет назад, и все еще не заскучал в местных просторах. Вполне возможно – хоть и мало верится – что еще не каждый уголок нашей Вселенной покорился его вездесущему взгляду. Вполне возможно, что приобретенный ранее опыт не смог помочь ему так быстро разгадать все местные законы. Вполне возможно, что есть у него полюбившиеся области, куда он заглядывает наиболее часто, есть откровенно нелюбимые, куда он не смотрит вовсе, и есть те, куда он заглядывает случайно. Случайно, как в этот раз.
Когда он заглянул прямо вот сюда.
И увидел небольшое, благополучное и весьма симпатичное государство Сантория, еще сто лет назад носившее название Великое Герцогство Сантория. Увидел горные вершины на юго-западе, покрытые снегом и окруженные мрачными стенами хвойных лесов из ели, пихты, сосны. Увидел равнинное плато, занимавшее большую часть страны, украшенное вековыми массивами дубов и буков, чьи стволы и безлистные ветви серебрились в освещенных лунным светом снегах. Увидел замерзшую ленту Ситары, а по обоим ее берегам фермы, городки, города, зимним вечером заявлявшие о себе большими и маленькими гроздьями огней, кому-то дарившими уют и покой, кому-то тоску, а кому-то внутренний мятеж. Приглядевшись внимательней к одной из таких гроздей, он увидел расположившийся на правом – южном – берегу реки, небольшой город под названием Санта-Селина, с населением в восемьдесят тысяч человек, производивший собой впечатление умиротворяющего тепла. За освещенными окнами аккуратных домов и квартир – хоть в комфортабельных малоэтажных зданиях нового типа, хоть в уютных и дышащих стариной, многократно реставрированных, постройках прошлых веков, – увидел размеренную и привычную жизнь, рождавшуюся в семейных очагах по всему городу, кое-где омрачавшуюся беспокойным холодом одиночества заблудившейся души. Увидел громоздкие сооружения и цеха производственных мощностей фармацевтической и текстильной фабрик, консервного завода и завода электродвигателей, которые охраняли город на его южной границе, и которым большинство обитателей Санта-Селины были обязаны своим благополучием. Увидел набережную Караваджо и проспект Бетховена – две главные улицы, параллельно пересекающие город с запада на восток, движение на которых в этот час выглядело ленивым и неохотным, чего нельзя было сказать о пешеходах, спешивших поскорее убраться с морозного воздуха. Увидел вечерний центр города, оживленный бульвар Уильяма Шекспира, который уходил от набережной и, замкнув неправильный полукруг, возвращался в нее на расстоянии двух километров от отправной точки; увидел бульвар освещенным светом множества фонарей и витрин, светом, игравшим золотистыми оттенками на белоснежном ковре. Увидел центральную площадь между бульваром и проспектом Бетховена, двадцатиметровый шпиль собора Святого Иоанна – памятника культуры барокко. Увидел сияющий оранжевой подсветкой купол здания филармонии, музей герцогства Санторин, а также череду административных и развлекательных построек. За окнами уютных кафе, ресторанов и пабов, не знавших недостатка в посетителях этим холодным вечером, увидел вдохновляющее счастье на лицах влюбленных, многозначительное спокойствие на лицах одиноких, болезненный приговор на лицах отринутых. Увидел исторический район города, возраст которого насчитывал восемь веков, замкнутый в полукруге, между набережной и бульваром. Увидел его испещренным лабиринтом узких мощеных улиц, беспорядочно петлявших среди очаровательных в своей несуразности двух- и трехэтажных строений – примыкавших вплотную друг к другу, непропорциональных даже в наружной планировке, выкрашенных в разноцветные оттенки, и только в своей совокупности производивших то чувство прекрасного, которое неизменно производят Старые города во всех уголках Европы. Увидел его практически безлюдным в нежном свечении декоративных фонарей – лишь кое-где попадались одинокие прохожие, уверенным шагом прокладывавшие свой маршрут через хорошо изученную паутину улочек и переулков, что на незнакомый взгляд могло бы показаться чудесами ориентации. Увидел и человека, который, судя по всему, как раз и не мог похвастаться умением творить такие чудеса, и лишь растерянно топтался на плохо освещенном перекрестке, нервно оглядывался по всем сторонам, но выглядел при этом не испуганным, а скорее крайне изумленным. Увидел и присмотрелся.
Человек, тем временем, определился с маршрутом, и направился по узкой прямой улице в восточном направлении, но спустя двадцать шагов вновь остановился и принялся рассматривать стены и крыши домов по обе стороны от себя. В некоторых окнах горел свет, однако никаких видимых признаков жизни в этих окнах не замечалось, как и на самой улице, и поняв, что помощи он тут не найдет, человек развернулся и вновь подошел к перекрестку. Человек этот, к слову, был еще достаточно молод, на вид ему можно было дать не больше тридцати лет. Без головного убора и перчаток, он поднес ко рту промерзшие руки, попытался немного согреть их дыханием, после чего растер покрасневшие уши и спрятав ладони в карманы серого твидового пальто, в очередной раз тревожно огляделся.
