Москва, центр. Одиннадцать часов утра 29 июня 2006 года.
Сначала он не понял, что ЭТО произошло с ним. Он просто не мог поверить в то, что это произошло, и в его печени торчит бандитская заточка, включившая секундомер последних мгновений жизни. Его жизни!
Может быть, самым ужасным было то, что сознание продолжало ясно работать, пока тело умирало.
Всего несколько минут назад он стоял, с легкой печалью раздумывая о том, что подходит к концу еще одно его жизненное испытание. Судьбе было угодно постоянно ставить его в жесткие условия выживания, подбрасывая проблемы одну за другой, но вполне оптимистичное кредо – выжить любой ценой – никогда его не подводило. До этого утра.
Цепляться за жизнь не имело смысла – в этом не было никаких сомнений, а жить хотелось, и мозг в бесполезном ажиотаже продолжал искать выход из происшедшего. Тело еще могло двигаться, чувствовать, он мог продлить свою жизнь примерно на полчаса, если не вытаскивать заточку из правого бока… Но он не мог не понимать, что эти полчаса – совсем не то, что ему нужно. Ему хотелось бы жить больше, чем полчаса, ему хотелось бы жить еще годы и годы.
Теплый полдень конца июня обещал проходившим мимо людям приятный вечер, которого у него уже не будет. Он оглянулся вокруг, словно впервые видел знакомую с детства старую Москву. И она показалась ему такой дорогой, такой милой, что слезы сами покатились из глаз.
Потом он опустил взгляд, увидел носки своих полуботинок и подумал, что если бы он остался жить, то наверняка к осени купил бы новые. И эта странная для умирающего человека мысль вдруг так обожгла его сознание, что ему захотелось кричать и плакать навзрыд. И, возможно, именно так – в слезах и зубовном скрежете – он ушел бы из жизни, но в последнее мгновенье он поднял голову и увидел того, благодаря кому он теперь умирает с заточкой в печени. И вопль замер в горле без десяти минут трупа.
– Алло, Стэн?
– Вы позвонили в студию великого русского художника Степана Эдуардовича Нетленного. К сожалению, его сейчас нет на месте. Вы можете оставить голосовое сообщение после двадцать четвертого звукового сигнала…
– Слушай, ты, художник с большой буквы Х…
– Надеюсь, Х – это аббревиатура от слова «хороший».
– Надейся, надейся…
– А как ты догадалась, что это я, а не автоответчик?
– У твоего монструозного телефона нет автоответчика, если ты не в курсе.
– А-а-а-а-а-а… Вот это я лоханулся, так лоханулся.
Разговаривая по городскому телефону, Стэн (а именно так он представлялся при знакомстве, так его называли друзья и, главное, этой аббревиатурой-псевдонимом он подписывал свои сугубо реалистические картины, почти не пользующиеся у эстетов от живописи спросом) закончил писать ключевые слова, убрал пальцы с клавиатуры компьютера и, установив мышкой стрелку на символе «Найти», заставил Yandex поработать на себя селектором источников информации.
– Э-эй, – оторвал его от компьютера женский голос из телефонной трубки. – Ты за компьютером сидишь? В интернете? И это в ту минуту, когда с тобой в кои-то веки разговаривает неотразимая Лиза Никольская?
Стэн знал Лизу уже не первый год, и их связь не была похожей ни на что, возникавшее у него раньше. Они были больше друзья, чем любовники. Она журналистка, пишущая для малотиражного еженедельника «Астрал», порой пропадающая на недели и совсем неадекватная в период творческой активности – в это время к ней лучше даже не звонить. Кроме того, Лиза тяжко переносит критику – с этим к ней лучше не соваться. Наконец Лиза – сторонник Greenpeace, вегетарианства и минимализма во всем, что касается окружающего ее пространства. Стэн был охотником, всю эту «чушь зеленую» даже не хотел обсуждать, а вообще его жизнь была жизнью одинокого волка. Впрочем, слово «волк» в его случае – просто затертый шаблон. В минуты откровения с самим собой он сравнивал себя с одиноким псом, причем непородистым псом-неудачником. Хотя в этом он был не совсем прав, поскольку случись у другого столько вовсе не романтических приключений, на которые судьба Стэна оказалась щедра, скорее всего, по этому другому уже давно отзвучала бы панихида. Стэну же удавалось всякий раз каким-то чудом выворачиваться, и уже одно то, что печально знаменитый возраст Христа не стал для него роковым, можно считать необыкновенной удачей. Но однажды ему, в виде исключения из правил, повезло не только вывернуться, но и стать вдруг сказочно (как ему тогда казалось) богатым. Грамотно подготовленный коварными злодеями на «заклание», Стэн не только не стал козлом отпущения, но и присвоил у неплохо организованной группы жуликов без малого миллион долларов США.
Факт обладания этой суммой Стэн совсем не спешил афишировать, но позволял себе реализовывать с ее помощью детские мечты о путешествии по миру. И не просто о путешествии – приехал с открытым ртом – сделал селфи – уехал с альбомом впечатлений. А о путешествии с возможностью узнать чужую страну и чужую природу изнутри, постепенно, смакуя каждый глоток тропического или арктического воздуха. Он то отправлялся добровольцем в национальный парк Гона-ре-Жоу на юге Зимбабве, чтобы помогать зоологам, изучающим носорогов; то летел в Камбоджу, чтобы участвовать в качестве добровольца в поисках все новых и новых храмов и дворцов комплекса Ангкор, некогда спрятанных джунглями от глаз людей; то отправлялся в экспедицию на Тянь-Шань искать остатки НЛО, разбившегося в урочище Шайтан-Мазур; то принимал участие в экспедиции на остров Беннетта в архипелаге Новосибирских островов для поиска следов экспедиции Эдуарда Толля. Тогда из Москвы надолго пропадал он.
Они с Лизой были просто идеальной парой – никаких притязаний на взаимную свободу и естественная потребность друг в друге, когда случайно оказывались вместе в Москве. Сейчас был как раз такой случай – Стэн уже несколько дней сидел в своей студии, рыская по интернету в поисках новых приключений на свой еще не отдавший дань радикулиту крестец, а Лиза только что вернулась из очередной командировки за высосанными из пальца сенсациями, позволявшими совершенно безбедно существовать не столько ей, сколько ее главному редактору и по совместительству владельцу «Астрала», Сергею Сергеевичу Ткаченко, за глаза которого сотрудники звали Астралопитеком.
– Стэнчик, милый, – вернул задумавшегося волонтера к реальности нежный голос трудящейся на почве журналистской поденщины Лизы. – Я стала забывать, какого цвета у тебя глаза…
– Карие. Но, судя по меркантильным модуляциям твоего голоса, цвет моих глаз – это только предлог… – Стэн оторвал взгляд от монитора и так заинтересованно посмотрел на телефонный аппарат, словно это был не старый, неуклюжий эбонитовый монстр черного цвета, а миловидная девушка, в нечаянном наклоне обнажившая грудь немного больше допустимого вырезом.
