Круг суесмыслия? (Вместо предисловия)
Попробуем не томить и, сославшись на славного отца ОТО (хотел-де знать «лишь» Его мысли), без экивоков изложим список вопросов: в чем тайна лишений для достойных, страданий невинных, болезни близких, ухода любимых и смерти детей как апофеоза всего перечисленного? Гамбургский счет может и продолжиться, охватив и утрату любви, и «просто» наглую смерть, и прижизненную гибель. Но с сими-то, как ни странно, попроще будет (уж поверьте!) А вот вопрос вопросов – страдания и смерть видимо без вины и смысла, в том числе и прежде всего детей, – оставшись без покушения на ответ, может отвратить и от веры, и от надежды с любовью, а не то что – от смыслостарательства. Сюда же, тем самым, дилемма сопряженная: ведая сие, зачем рискует Тот, кто самым погружением вопрошателей в бездны отчаяния и неведения может их потерять? Затянем ли песнь о том, что не дается креста немогущему (т.е. прежде или вне талантов) как не долженствующему? Но и здесь балансируем на грани нарушения купли-велемены теми, кто самим фактом неизбывной, запредельной утраты возомнит себя свободными от условий и закона. Каких и какого? Обойдемся без ложных сужений: свету пущего не прольют…
Оно ведь, знаете, как бывает: «сегодня есть, а завтра нет». Почему нет, зачем НЕТ? А почто было-то, неблагодарныя, – не задавались вопросом? Сто раз вам угоди, единожды погоди, – лишь сымитировав промедление или бессмысленную неумолимость, – так вознегодуют, что и проклясть не побрезгуют.
Положим, Там этак не размышляют. (Кстати, любопытно: нам-то откуда сие ведомо? Но сейчас не об этом; впрочем, постойте: и об этом тоже, и именно об этом!) А как – кто знает? Кто воззрит на вещи сокровенные очами Творца, когда и малое помыслить лень, когда до ОТО (общей относительности теорейки) ручонки не доходят? Когда никому не приходит в голову осмеять автора невнятно-произвольного Ито-исчисления, зато Творцу только ленивый не предъявит: темновато-де изъясняетесь! (ежели всерьез принимать возможность какого-либо обращения к легковесно Отрицаемому).
Вот и Игорь – чем не «кейс» (этакая облегченная версия «казуса» или «causae» – дела в малом и более широком, сродни, пожалуй, деланию)? Родился, намотал без малого два цикла (по двенадцати лет, если на безрыбье цепляться хоть за какой-никакой опорный план метафизики в лице восточного, «солнечного» зодиака), да и преселился. Куда? Давайте пока без дерзких вопросов с места и резких переходов: и без того вот-вот рискуем в карьер да штопор жестокой благоглупости свалиться. Какой же? Да вот как водится: в детстве травму головы получил, серьезную травму – вот и все, что о парне известно; «аукнулось, небось?» За что, спросите опять прежде сроку, – зачем первое-то, дитяти безвинному? Ну, а развод родителей устроит пытливую инквизицию? Причем далее, как водится, поле для праздного толкования ввиду не то, что отсутствия – невозможности наличия или полноты информации. «Не говорят правды!..» А кто ж вам ее «скажет», когда правдушку добыть надобно? Вот и добывают в меру теплохладной охоты до чужих бед (пусть рукотворных): одни прикинут, что в разводе всегда «виноваты оба», другие – что не виноват никто, третьи – что брак нередко трещит, не выдержав испытаний, среди прочего, болезнью детей. Это ведь сказки все больше, будто невзгоды должны сплотить: возможно, и призваны; да кто ж призыв слышит по нынешним-то временам? Наконец, найдутся наиболее наблюдательные, что подметят: ребенок-то пострадал прежде крушения семейной ладьи, так что давайте-ка без анахронизмов, обратных причинностей!
Пожалуй. Но на что-то опираться придется, раз уж затеяли столь дерзкое плаванье чрез пучину неопределимого – труды столь же скоропалительные, сколь и скорбные, оправдываемые разве что вдруг сгустившейся извечностью проблемы да опасностью ничего не успеть чая лучших времен и совершенноведения. Пакибытия, иными словами?
Посему продолжим. Что еще известно об Игоре? Ведомо лишь о «полку» его – походе в «шоубиз», ранее именовавшийся куда как благозвучней: эстрадой. Решительно невозможно судить-рядить, отправился ли столицу покорять да трофей брать именно как артист или же просто вздумал обрасти актерским мастерством, до очарованья коего падки бывают и подлинные, бесхитростные души, скорее взыскующие (а ровно так и рекомендовал усопшего его духовник, избежавший колких бестактностей вроде причин и следствий, – ethorhoeae, кажущейся прочим катехизаторам всех мастей в порядке вещей и даже рвущейся в словесную проповедь ныне, когда мало кто способен мудро помолчать ввиду неведения, а хоть и глубины исследуемого).
Впрочем, не одно и то же – искать ли подобно Фаусту (как и его эндемичным воплощениям вроде Прохора Громова) или же, обходясь без лишних слов и пафоса служения, приобщаться жизни. Как проступит позже из канвы повествования (пардон, «нарратива» или даже «дискурса», чтоб стать на ступеньку ближе к эпохе пустых и подменных имен), первое свойственно скорее другому слою повествователей-испытателей (спешим заверить читателя: слойность будет «икономной», как и оправданной плотностью охвата): автору писем на зде-посягаемые темы. (Не обессудь, милосердный читатель, если о каждом следующем слое непосредственно известно все меньше, либо понимание добывается пущими трудами: о Проводнике – менее, нежели о Наблюдателе, об авторе – и того меньше; остается надеяться, что полнота в конце вознаградит ясностью). Куда пишет, зачем старается сыпать бисером перед теми, кому давно излишен, а притом выбирая стилистику инсолицитности – непрошенности как гостя, насилования лености ученика собственным назойливым присутствием, побуждением к вопрошанию в обход духовного темперамента и навязыванием глубинности ответов в манере, выставляющей серьезное суесловным святошничеством, напрашивающимся на скоморошничество? Но об этом, досадно пародирующем формы морализаторства совсем уж неглубоких, несколько позже. Да и озвучивать не придется: явит себя во всей спорной, агонизирующей красе. Впрочем, самым искательством (наедине с собой!) тая и выдавая что угодно, кроме фальши. Безумие, готовность рисковать (ибо все или многое, как попробуем показать, несет цену – или сопряжено с разменом), даже горделивое упоение тайнозрением словно тайноядением Страстной седмицей, – не без того! Но и здесь не стоит профанировать чужих грехов да обстояний, низводя до чего-то банального: как вот ту же гордыню неприятия меньшего – до тщеславного «хайпо-/суе-стяжательства» (уж скрестим смеху ради смеха же достойное).
