1. Глава 1. Демофобия
Что для вас оригинальность? Возможно, это умение видеть мир под другим углом, в ярких красках. Или же, наоборот, подача себя, всего такого особенного, этому самому миру. Я часто задаюсь этим вопросом, больше, конечно, между делом, на досуге, но его значимость при этом не уменьшается.
Я вообще люблю задавать себе вопросы.
Зачем? Как? Из-за чего? Ну или насущное… Почему всегда я?
– Цветкова, зайди!
Я моментально поежилась, понимая, что голос секретаря директора априори не может означать ничего хорошего, а в случае, если дело касается меня, то, наверное, все-таки можно уже начинать готовиться к увольнению, и не спасет оправдание, что только новый кактус на стол купила.
Все без исключения обитатели нашего серпентария или, если не путаться в терминологии, рекламного агентства «Эвита» отлично знали, что Карина просто так не снисходила до внимания к обычным сотрудникам.
«Точно уволят!» – пронеслось еще раз в голове, после чего я встала и за неимением другого выхода засеменила в сторону приемной под тоскливыми взглядами остальных обитателей офиса.
Да-да, именно тоскливыми, ведь если вы представляете рекламное агентство каким-то активным живым организмом, в котором все системы работают слаженно и бодро, то речь явно идет не об «Эвите». Наша организация скорей напоминает старого толстого бегемота, которому разве что умереть осталось.
В принципе, это описание вполне подходит «музе» этого шикарного места, если, конечно, убрать последний пункт. Эвита Алексеевна еще всех нас переживет, разве что на похоронах не станцует (вы же помните про бегемота?).
Факт того, что наша организация еще существует и по сей день, конечно, для незнающих людей звучит весьма шокирующе, но на самом деле банально прост. Фирма – не что иное, как подарок нашего генерального директора своей жене. Странный, конечно, подарок, но и семья эта на титул самой адекватной точно не тянет, если не брать в расчет Никиту Станиславовича, но это уже совсем другая история.
– Ты что-то хотела? – спросила, представ перед страшным судом в виде неизменного секретаря генерального.
– Отвези документы в головной, – не отвлекаясь от маникюра, проговорила Карина, едва заметно кивнув в сторону красной папки на столе.
Цвет папок был отдельным фетишем Станислава Аркадьевича. Помнится, в прошлом месяце он даже внеплановое совещание устроил для того, чтобы объяснить, что новые папки, закупленные для агентства, просто не могут использоваться, ведь их «вишневый цвет абсолютно выедает глаза». Эпопея с пятидесятью оттенками красного закончилась лишь тогда, когда все попавшие под репрессии папки были изъяты и заменены на новые, «благородного цвета кровавого заката», а все сотрудники были предупреждены о неминуемом наказании за контакт с запрещенными вишневыми объектами.
В принципе, тот факт, что целью визита в логово к Карине было отнюдь не увольнение, должен бы радовать, однако в такой ситуации нельзя было не разглядеть два очевидных минуса.
Во-первых, головной офис находился на противоположном конце города, и прямо из этого факта вытекал второй. До конца рабочего дня оставалось едва ли больше часа, а на мне еще висел отчет. Бессмысленный, но беспощадный, как и большинство того, что делалось в «Эвите».
– У нас же курьер есть, – попробовала начать издалека, цепляясь за призрачную возможность избавиться от сомнительного удовольствия тащиться в центральный офис.
– Есть, – даже не стала спорить Карина, однако никакого развития мысли с ее стороны не последовало, поэтому пришлось продолжить самой.
– И это его работа, – подтолкнула мысли секретаря в нужную сторону.
– Его.
Железный ответ. Зал с тараканами аплодирует стоя.
– Так почему должна ехать я?
Ощущение, что разговариваю с волнистым попугайчиком, все крепло.
– Он на больничном.
Бинго! Нам все-таки это удалось!
Не сказать, что я осталась довольна ответом, но он хотя бы случился, поэтому теперь решила действовать с другой стороны.
– Карин, у меня отчет горит, закончить сегодня позарез надо.
– Ну, приедешь и закончишь, – оторвав наконец взгляд от своих идеально наманикюренных пальчиков, проговорила девушка. – Я не поняла, ты приказы Станислава Аркадьевича оспаривать собралась?!
Нет, естественно, я не собиралась этого делать. Жить еще хотелось, да и кушать тоже, поэтому вылететь с работы за то, что не смогла отвезти дурацкую папку, было бы просто глупо.
Взяв идеально-закатно-кровавый кусок пластика, развернулась и зашагала к выходу из кабинета, по пути успокаивая себя тем, что люди и с крепостным правом жили.
На самом деле понятие «нормированный рабочий день» значило в «Эвите» примерно столько же, сколько и знание основ вегетарианства в племени людоедов.
– Ты не бьешься в истерике, и это уже хороший знак, – встретив у дверей, блеснула проницательностью лучшая подруга.
Я скривилась и опустила глаза, случайно заметив у нее в руках флакончик с нашатырем.
– А это еще зачем?
– Ну-у-у-у… Зная то, как ты реагируешь на все…
– Нормально я реагирую! – перебила на полуслове. – Еще одно слово по поводу вымышленной мнительности, и я больше никогда не приготовлю шарлотку.
Это был нокаут.
– Да чего ты сразу начинаешь, я ж любя…
В том, что все, что творила и вытворяла Луша, было результатом ее больших и светлых чувств, я не сомневалась. Мы дружили с раннего детства, хотя правильней было сказать, что общение началось еще даже до рождения. И тут, пожалуй, нужно сделать небольшое уточнение.
Наши мамы – лучшие подруги, которые умудрились даже дочерей в один день родить, поэтому нам с Лушей было практически уготовлено судьбой следовать по жизни плечом к плечу. Любимые родительницы, будучи женщинами весьма забавными, еще беременными начали строить планы, беря за основу собственный опыт.
Раз уж старшее поколение было довольно жизнью и дружбой, то и нам стоило следовать их примеру. Мы ходили в один детский сад, просидели десять лет за одной партой, вместе поступили в институт, естественно, на один и тот же факультет, а теперь так же дружно мотали срок в «Эвите», вызывая умиление мам.
Наверное, даже если бы перед нами не стояло принудительного условия подружиться, мы все равно бы стали общаться, потому что я не могла представить для себя лучшего близкого человека, чем Луша, поэтому особого расстройства оттого, что выбора женщины не оставили, не было.
Кстати, наши имена стали апогеем абсурда. И здесь я вновь вернулась к размышлению об оригинальности.
Одним летним вечером, незадолго до нашего рождения, в опухшие от количества съеденного арбуза и разгоряченные от июльского солнца головы родительниц пришла очередная гениальная идея. Одна на двоих, как обычно.
