И снится мне сон в Вальпургиеву ночь…
Русская деревня в обрамлении родной русской природы.
Застывшая деревенская картина. Красивая, но… мертвая.
Красота эта не радует, настораживает: людей нет… птиц нет… никого нет… Даже звуков не слышно. Кажется, все вымерло…
На душе гадко. Во рту мерзкий привкус. Иду по раскаленной солнцем улице вдоль обшарпанного вылинявшего забора, когда-то выкрашенного в голубую краску. Летний зной… Палящее солнце в зените, забор не отбрасывает желанную и спасительную тень.
Ощущение безумной усталости… Но мне надо идти. Надо! Мне необходимо найти кого-то родного и близкого… Я ищу дом. Да, точно знаю, что я должна найти чей-то дом. В поисках я прохожу сначала одну деревню, потом другую, третью… Ноги гудят. Не зная, куда идти, я уверена в правильности выбранного пути. Ощущаю себя ведомой.
Хочется пить. И есть. А еще – выть… В чужом саду, скрытым за выцветшим забором неподвижно висят сочные вишни. Они манят своей спелостью, переливаясь на солнце всеми оттенками рубинового цвета – от светлого до темного, почти черного… Рука невольно тянется к ветке. Нельзя! Но очень хочется… Наперекор своей совести срываю вишню. Зрелая… Держа двумя пальцами ягоду, поднимаю руку к солнцу, любуюсь сорванным плодом, который даже не подозревает о своем последнем мгновении бытия. Косточка, едва уловимая сквозь мякоть – это все, что сохранится на долгие-долгие годы… Кладу запретный плод в рот и медленно… смакую его… во сне, ощущая вкус наяву. Утолив и голод, и жажду одной вишенкой, продолжаю свой путь…
Ноги гудят от бесконечного изнурительного хождения. Этой изматывающей дороге, кажется, нет конца. Хочется рухнуть на землю и больше никогда не вставать. Но надо идти.
Ни дуновения ветерка… Душно… Смертельно душно… Воздуха нет. Есть только запах… Он давит со всех сторон – этот безжизненный тяжелый запах, напоминание о том, что в каждое мгновение возможна смерть… Я всегда безошибочно определяю тех людей, в семье которых кто-то умер. От них исходит именно он – затхлый запах смерти…
Утомленная долгой дорогой под палящим солнцем, отравленная смертоносным запахом, вконец обессилевшая, я едва ковыляю, несу свое разбитое тело к виднеющейся вдали у леса деревянной русской избе, выкрашенной все в тот же леденящий душу голубой цвет. «Очевидно, в сельпо завезли только эту краску, которой хватило на всю округу», – проносится в голове. Подхожу к дому. Ворот нет. Вместо забора – огромная лужа, надежно преграждающая путь ко входу. Лужа, как из далекого детства моего: даже в центре все те же два кирпичика, по которым, если очень постараться, можно пробраться к порогу, не намочив ноги.
Нет никаких сомнений, что именно этот дом я искала и что именно его хозяин для чего-то мне нужен. Для чего – не знаю. Возможно, я шла на телепатический зов, посланный высшей сущностью или еще кем-то? Как бы то ни было, я уверена: это очень нужно и очень важно.
Усталость валит с ног. С трудом волоча отяжелевшие ступни, я пытаюсь встать на кирпич. Он шатается… Балансируя, пробую поставить вторую ногу на другой кирпич… И тут же от неожиданности соскальзываю в лужу: на пороге появляется выходец с того света.
В одежде дымчатого цвета, с ничего не выражающим лицом, с холодным безжизненным взглядом, как страж, охраняющий потаенные врата в мир иной… Это – фигура моей покойной бабушки, матери отца, вышедшей ко мне из преисподней. Я делаю шаг навстречу. Мгновение, и она, испепелив меня взглядом, преграждает проход в дом. Я каменею. Язык мой немеет, не позволяя вымолвить ни слова. Вид у нее недоброжелательный, она не приглашает войти. Наоборот: безжалостно, без слов прогоняет прочь! Не напоив даже чаем, не дав отдохнуть с дороги, выпроваживает меня!
Омывая лицо слезами, стою, обиженная и униженная, по щиколотки в луже. Но она отказывает в моей немой просьбе своим свирепым взглядом. И я медленно разворачиваюсь, с трудом бреду к выходу со двора. Неожиданно она меня окликает. Вмиг позабыв про усталость, я радостно возвращаюсь, быстро шлепая по луже, которую буквально пару минут назад тщетно пыталась преодолеть. Но бабушка, если так можно назвать этот безжизненный силуэт, лишь вручает мне своими бледными ледяными руками сверток со словами «Старшему пригодится».
Уставшая, голодная – никакая! – медленно ухожу в… реальность.
Проснувшись, ощущаю вкус спелой вишни во рту, мышцы болят, как после изнурительной тренировки. Накануне не было никакой физической нагрузки на ноги. А они-таки ноют… С усилием встаю с постели… Состояние разбитое, будто чугунные ноги не хотят идти… Вспоминаю, что мне сказала бабушка… Ах, да! «Старшему пригодится». Что пригодится? В комнате на прикроватной тумбочке лежит тот самый сверток, который бабушка передала во сне… Разворачиваю его. Там – белая косоворотка…
По преданиям сны, привидевшиеся в Вальпургиеву ночь, когда настежь открываются врата в другой мир, считаются вещими, позволяющими пообщаться с ушедшими навеки… Вот я и пообщалась… молча. Даже не пытаюсь понять, каким образом сверток очутился в моей комнате.
Ответ один: Вальпургиева ночь. Мистическая, окутанная своими вековыми тайнами… Другого варианта попросту нет и быть не может. Ответа на вопрос: «Какому старшему? Кому предназначена рубаха?» – ждать пришлось недолго. Вскоре все прояснилось…
Но две души живут во мне,
И обе не в ладах друг с другом.
Одна, как страсть любви, пылка
И жадно льнет к земле всецело,
Другая вся за облака
Так и рванулась бы из тела…
Гёте. «Фауст»
На одной из самых тихих улиц города Харькова обитал неприметный маленький домик, каких в то время в нашей необъятной стране по имени Советский Союз было очень много.
Домик гордился тем, что возвышался над маленькими молодыми березками и топольками, посаженными на коммунистических субботниках, и мог по-отцовски наблюдать за их ростом и строгим взглядом блестящих окон оберегать их от нападок шкодных мальчишек. Но шли годы, маленькие тоненькие березки превратились в прекрасные женственные березы, а топольки – в высокие стройные тополя. Домик долго и безуспешно сопротивлялся кардинальной перемене своего статуса, но потом, отбросив амбиции, наконец-то сдался и, невольно покорившись своей судьбе, позволил окутать себя мягкой ажурной тенью, заботливо сплетенной его родными повзрослевшими деревьями, теперь уже возвышающимися над ним. Смирившись со своей участью, он днями и ночами предавался счастливым воспоминаниям о прошлом: чаще всего перед ним возникал образ очаровательной маленькой девочки. Это был нежный ангел с фарфоровым личиком, длинными каштановыми волосами, звонким счастливым смехом. Не было ни одного человека, кто бы остался равнодушным к этой девчушке, которая буквально затмила всю округу своей необыкновенной красотой.
