Республика Беларусь, трасса М6; май 2010-го года
Заламывая перепачканные кровью пальцы, ты оглушительно кричишь.
Как я хочу не знать. Как я хочу не слышать. Как я хочу не быть очевидцем…
…твоей дикой тоски по нему.
– ЗАМОЛЧИ! – рычу я, делая тише проклятую песню. – ЗАТКНИСЬ, ИДИОТКА! Замолчи, твою мать, мы на дороге!
На дороге в никуда.
Потные руки трясутся, и руль норовит выскользнуть из них. Ветер врывается в салон и хлещет меня по щекам. Твоя ладонь тянется к дверце, отжимает ручку…
И я слышу вой трассы под колёсами.
– ЗАКРОЙ! – кричу я, онемев от страха.
Я сдвигаюсь к обочине и спешно давлю на педаль тормоза. Форд нехотя замедляется.
Отстегнув ремень безопасности, ты выскальзываешь наружу и опускаешься на колени.
Твоё лицо белее свежего бинта, а глаза горят выжженными окнами.
Я вылезаю из машины, чтобы всё тебе высказать, но могу только бессвязно рычать.
Увидев меня на улице, ты испуганно отшатываешься и судорожно сжимаешь виски. На них остаются красные полоски от ногтей.
В ушах свистит шум трассы. Мимо меня – совсем близко – проносится Рено цвета бутылочного стекла. Я умираю от стыда. Все видят, какой я нелепый.
Я нелепый из-за тебя.
Я яростно кидаюсь к тебе, но ты неуклюже вскакиваешь с асфальта и бежишь… обратно.
В свой чёртов город, который мы наконец покинули.
Издав рык, я кидаюсь за тобой, от злости почти не видя, куда бегу.
Нагнав твоё шатающееся тело, я хватаю тебя за плечи и поворачиваю к себе. Твои глаза сверкают отчаянием, а лицо горит. Ты упираешься ладонями мне в грудь и пачкаешь футболку кровью. Ты кричишь выпустить тебя, потому что ты «должна до грозы»…
– УСПЕТЬ?! – ору я, брызгая слюной. – Куда успеть, больная ты дура?! Тебе нельзя бегать, идиотка! Уймись! Посмотри, здесь солнце!
Я с трудом обхватываю тебя и тащу нас в обратную сторону.
Ты бьёшься в моих руках, как буйный эпилептик. Твоя нога ударяет меня по колену, и я от неожиданности падаю на землю вместе с тобой, сходя с ума от гнева.
Нас никто не видит, но мне кажется, что видят все.
По моему лицу течёт пот. Джинсы ёрзают по обочине, покрываясь пятнами от травы.
– ЭТО ЗДЕСЬ СОЛНЦЕ! – визжишь ты, ударяя ладонями по земле. – А ТАМ БУДЕТ СНЕГ! ТЫ СЛЫШАЛ ПЕСНЮ? ТАМ СНЕГ! НУЖНО ТОЛЬКО ДОБЕЖАТЬ!
Она не видит нашего солнца! Оно ей не нужно!
– ТЕБЕ НЕЛЬЗЯ БЕГАТЬ! – реву я, оглохнув от своего крика. – КУДА ТЕБЕ БЕЖАТЬ?! НАПОМНИТЬ ТЕБЕ? ТЕБЕ НАПОМНИТЬ?
– НУЖНО! – кричишь ты, размазывая по лицу слёзы вперемешку с землёй. – БОЖЕ, НЕТ! НУЖНО ПРОСТО ДОБЕЖАТЬ!
С трудом встав на ноги, я наотмашь ударяю тебя по лицу.
Неожиданно и хлёстко – так, как ты понимаешь лучше всего.
Твоя голова летит вбок, и ты замолкаешь так резко, словно я не просто убавил громкость, а сломал тумблер звука.
– СКОЛЬКО ТЫ БУДЕШЬ ИЗДЕВАТЬСЯ, ТВАРЬ?! – реву я, снова поднимая ладонь.
Отняв руку от пунцовой щеки, ты гневно толкаешь меня в грудь и выкрикиваешь:
– СКАЖИ, ЗАЧЕМ ОНА ПОЗВОНИЛА ЕМУ?! ЗАЧЕМ ОНА ПОПРОСИЛА ЕГО?!
Я разгневан как никогда в жизни, но ты глядишь прямо в мои глаза и кричишь так смело, словно уже не боишься даже смерти.
– ЗАТКНИСЬ, НЕНОРМАЛЬНАЯ, БОЛЬНАЯ ТЫ ДУРА!
Сжав зубы, я вновь со свистом заношу ладонь и опускаю её на твою худую спину.
Нужно заглушить. Нужно заглушить крик твоей боли, иначе я сойду с ума.
– СКАЖЕШЬ, НЕ ЗАСЛУЖИЛА?! НЕ ЗАСЛУЖИЛА?!
Я снова ударяю тебя по шее, спине, плечам, ослепнув от ярости. А ты вскидываешь бешеный, оголтелый вызывающий взгляд и всё кричишь, будто совсем не чувствуя боли.
– ЗАЧЕМ ОНА ПОЗВОНИЛА ЕМУ?! ЗАЧЕМ, ЗАЧЕМ ОН ПОЕХАЛ ТУДА?!
Ударяю снова. Снова и снова.
А в изжаренном майским солнцем воздухе переливаются отголоски далёкой грозы.
Посмотри
Посмотри
Ты смотри
Как же мы обессилели
Как же тонко
Пищали
Рыдали
Как выли мы
Посмотри
Посмотри
Как мы рухнули
Бились
Как таяли
Посмотри
Как уходит весна
Сколько ей
И себе
Не отдали мы
Ты послушай
Ты слушай
Как бился
Наречием сорванным
Как тревожно стучал
Как летел в твою кровь
Каждый стон её
Как срывался на визг
Как горел и шептал
Твоим голосом
Как упало
Взорвалось
Как шло
Против каждого волоса
Ты услышь
Ты послушай
Смотри
Как же нас с тобой
Вытрепало
Посмотри
Раскидало
Разбило
Нас голыми
В снег с тобой выбросило
И ползём мы по снегу
Босые
Вдыхая ладонями
Не дыши
Не дыши
Не плывём
Не плывём
И не тонем мы
Республика Беларусь, г. Гродно; октябрь 2009-го года
Сильнее, чем умереть, я боюсь только умереть Человеком.
Протяжно скрипнув, колесо останавливается. Его гладкие лакированные бока отражаются в огромном зеркале.
Сплетя пальцы в неровный крест на удачу, я не отрываясь смотрю в глубь зеркала.
В недрах пиджака объекта моего наблюдения звонит телефон, и к нему раздражённо рвутся знакомые мне наизусть пальцы в мелких порезах.
Я боюсь пошевелиться и будто не дышу. По моему виску ползёт капля пота. В груди ещё клокочет грохот недавно утихшего грома.
Объект прижимает к уху телефон, и из динамика льётся сбивчивый женский голос. То и дело закатывая глаза, он отбивает эти трели отрывистыми реваншами. Договорив, объект швыряет телефон в карман и бессвязно матерится, отбрасывая с лица чёрные волосы.
Я с облегчением выдыхаю и устало смыкаю ресницы.
Крест расплетается, и я почти не чувствую пальцев.
– Позвонила? – шепчет над моим ухом переливчатый голос.
Я молча киваю. По зеркалу бежит взволнованная рябь.
Скоро я снова увижу ту, которой верил дольше всего.
* * *
Это было логично.
И абсолютно мерзопакостно ожидаемо.
Прекрасное гнусное продолжение охренительно продуктивного дня.
День нависал как мокрое вязкое облако, похожее на те, что сейчас окутали город. Впору было задохнуться; впору было погрузиться в этот день, как в застоявшийся кисель, который не перемешивали несколько недель.
Мягкая серость утра предсказуемо перетекла в отвратительную серость полудня.
Почему-то дождливый полдень вызывает куда бóльшее разочарование, чем дождливое утро. Утро спасает надежда, что скоро несколько прояснится.
В полдень же понимаешь – не прояснится.
Не скоро.
В холле университета пахло людьми и суетой – как раз в том объёме, который часто доводил его до рвотных позывов. Куда бы ни катились облака по шкале отвратности, по сравнению с толпой, толкущейся в замкнутом пространстве, облаками хотя бы можно было дышать.
Как абсолютно каждый долбаный день.
Необходимость непрерывно общаться и быть на виду бóльшую часть дня заполняла мозг туманом и основательно понижала ясность мышления.
Даже не понижала, нет. Сужала коридор ясности.
И коридор этот становился социально-одобряемой точкой зрения.
Он фыркнул, смакуя удачную аллегорию. Думать солидно сил сегодня не было.
