В глазах у него стало темно. Отключились привычные земные зрение и слух. Но каким-то другим чувством он ощущал, что несется с огромной скоростью в абсолютной темноте. Он терял все, что раньше было его личностью. Бешеный встречный ветер, как лепестки, обрывал связи с прошлым, воспоминания. В безумном полете он забыл свои желания, свою славу, свое имя, свою жизнь. Ветер вынес его на бескрайнее звездное пространство. Он наполнился светом до краев и взорвался чудовищной энергией. На мгновение на небосводе загорелась яркая звезда. Вспыхнула и погасла.
Барановский отключает автопилот и до побелевших пальцев сжимает штурвал. Белая рубашка с погонами командира воздушного судна потемнела от пота и прилипла к спине. Штурманское кресло поддерживает крупное тренированное тело Барановского. Его волевое лицо максимально сосредоточено: упрямая складка залегла вокруг рта, губы плотно сжаты, квадратный подбородок выпячен, а синие, как фирменный китель пилота «Аэрофлота», глаза напряженно всматриваются в экран локатора. Самолет, управляемый Барановским, на высоте двенадцать тысяч метров описывает широкий вираж и поворачивает обратно. Теперь сзади чистое голубое небо, а впереди клубится стена непроглядной черноты. И самолет приближается к этой черноте. Кресла в кабине пилотов пусты: отсутствует второй пилот, пустует кресло бортинженера. Крен на левое крыло заставляет открыться дверь кабины пилотов.
В закутке бортпроводников тренькает микроволновка, здесь все подготовлено для раздачи питания: стоит полностью загруженная тележка с напитками и снеками, обеды в алюминиевых контейнерах. Но никого из членов экипажа.
Запираться Барановскому не от кого. Боинг пуст. Ни одного пассажира – только пледы на сидениях, полураскрытые компактные сумки, работающие гаджеты, на которых мелькают кадры, брошенные наушники.
Барановский один в самолете.
Впрочем, на месте 12В сидит белый кот с разными глазами.
Женщина с бледным лицом без следов косметики впилась глазами в экран, на котором пилот Барановский бросает лайнер навстречу черной туче. Ей не больше тридцати лет, на ней блеклый балахон, похожий на ночную сорочку или пижаму из полинявшей от многих стирок ткани. Красивое выразительное лицо исказилось страхом: глаза расширились, рот приоткрыт. Длинное худое тело напряглось в кресле, тонкие пальцы с короткими ненакрашенными ногтями впились в подлокотники. Комната, оборудованная под кинозал, с единственным креслом для зрителя погружена в полумрак.
Губы пилота Барановского шевелятся, он шепчет: «Ты отдашь их».
Перед глазами Барановского проносятся картины: вот он в темно-синем кителе с командирскими нашивками, белоснежной рубашке, фуражке с кокардой и с щегольским кейсом шагает по летному полю. Рядом в ногу пружинистым шагом идет Сергей – второй пилот, чуть пониже Барановского. Сутулый бортинженер Василий Борисович поспевает за ними, погруженный в свои мысли. Красотки стюардессы Лариса и Наташа перешептываются и поглядывают на Вадима – застенчивого новенького стюарда.
Из автобуса выходят и поднимаются по трапу пассажиры: молодая мама с девочкой лет шести, чьи пшеничные волосы заплетены в африканские косички, девочка держит в руке чернокожую Барби с точно такими же косичками, парень в рваных джинсах с татуировкой на шее несет скрипичный футляр, пожилая женщина бережно обхватила переноску с котом. Обычный рейс, обычные пассажиры.
…Барановский мотает головой, отгоняя картины недавнего прошлого, и сводит брови. Прядь темных густых волос падает на лоб.
Черная туча стеной все ближе: внутри нее погрохатывает – как будто причмокивает и утробно ворчит. Самолет крошечной серебристой букашкой приближается к громадной черной стене. Она кажется живой и опасной, готовой поглотить. В кабине раздается резкий звук радиосвязи – голос с земли прорывается: «1756, сообщите ваши координаты, ответьте, вы выходите из диапазона Мурманска». «Вот и хорошо!» – вполголоса отвечает Барановский. И недрогнувшей рукой направляет самолет в черную толщу, которая глотает самолет.
Женский крик бьет по нервам. Это кричит женщина в балахоне перед экраном, закрыв руками глаза. На экране мигающий огнями самолет мчится через черную тучу.
В салоне самолета гаснет свет и аварийное освещение создает стробоскопические эффекты, когда на миг появляются пассажиры и снова исчезают. Девочка прижимает к себе куклу Барби… молодой человек с татуировкой на шее спит, приоткрыв рот… пожилая женщина гладит кота…
Женщина в балахоне сползла с кресла на пол и, спрятав лицо в ладонях, зажав уши, громко кричала. Бесшумно открылась дверь и в комнату торопливо вошли двое: мужчина и женщина в медицинской униформе. Медсестра несла одноразовый шприц, наполненный желтоватой жидкостью. Мужчина скупыми движениями, отработанными многократными повторениями, поднял женщину с пола, усадил в кресло и, осторожно удерживая ее голову, зафиксировал руку в удобном для медсестры положении. Та сноровисто закатала рукав балахона и ввела иглу в предплечье. Всхлипы женщины стали тише.
…Женщина спала в кресле. Ее лицо было расслабленно и, несмотря на следы страдания, красиво: высокие скулы, прямой нос, балахон распахнулся и приоткрыл длинную хрупкую шею. На нежной коже, уродуя шею женщины, темнела давняя гематома странной формы незамкнутого кольца.
На экране на фоне титров шли финальные кадры.
Пассажиры спускаются по трапу: молодая женщина прижимает к груди девочку с чернокожей Барби, парня в рваных джинсах окликает молодой стюард, протягивает забытый скрипичный футляр. Трап окружен машинами экстренных служб: пожарные, скорая, МЧС. Последним самолет покидает Барановский. Он задерживается в двери самолета. Уверенный, усталый, спокойный. Пожилая женщина с пустой кошачьей переноской рассеянно обращается к командиру:
– Вы не видели Гектора? Он пропал…
За окном больницы, забранным решеткой, светлело небо.
