Глава 1
Сначала найдите фиалку
Я пристрастился к музыке Вагнера и к приготовлению пищи: до смерти боюсь и того, и другого.
Ноэл Коуард, дневниковая запись от воскресенья 19 февраля 1956 г.
Все началось с фиалки в супе.
В Париж приехал Рик Гекоски, и мы с ним пошли поужинать. Рик занимается редкими книгами, и не просто редкими, а редчайшими. Он продавал первые издания “Лолиты” рок-звездам, приобрел банный халат Дж. Р. Р. Толкина и настолько обаял Грэма Грина, что великий писатель позволил ему купить библиотеку из своей квартиры в Антибе. Между делом Рик написал несколько книжек и попредседательствовал в жюри Букеровской премии – самой престижной литературной награды Британии.
Заключив сделку, они с Грином спустились в кафе и взяли по аперитиву.
– Знаете, – сказал Грин, – если бы я не был писателем, то занялся бы тем же, чем вы, – продажей книг.
Человека, который вызвал зависть у титана литературы, не могла удовлетворить обычная трапеза.
– Ты ел в Гран-Пале? – спросил я Рика.
– Это такой комод сразу за Елисейскими Полями? Образец дурновкусия бель-эпок. Я был там на выставках книг и предметов искусства. Мне говорили, еще там устраивают автошоу и выставки лошадей, а однажды, если не ошибаюсь, приютили выставку-продажу сельхозтехники. Но есть я там не ел.
– Значит, тебе будет интересно.
В 1993 году Гран-Пале закрылся на реконструкцию. Крыша из стекла и стали весом в 8,5 тысяч тонн взяла плохую манеру ронять детали на головы ничего не подозревающих посетителей. Чтобы здание хотя бы отчасти продолжало действовать, террасу вдоль одного из фасадов превратили в ресторан “Минипале” и пригласили шеф-поваром Эрика Фрешона, обладателя трех мишленовских звезд. Несколько раз я с удовольствием отобедал там, хороши были и еда, и обстановка. Я надеялся, Рик будет впечатлен.
И на следующий вечер мы поднялись по широким ступеням на углу авеню Уинстона Черчилля.
Такие здания, как Гран-Пале, приковывают взгляды. Превосходя размерами самолетный ангар, оно как бы парило у нас над головами. С одной стороны таяли в сумерках 20-метровые колонны террасы. Вестибюль с мраморным полом сделал бы честь имперскому посольству. Рик и тот почтительно хмыкнул.
Пока мы ждали, когда нас усадят, я смотрел через улицу на статую премьер-министра Британии военных лет, по имени которого была названа авеню. Опираясь на палку, Черчилль глядел прямо на нас, как будто бы вспоминая, сколько хлопот было с де Голлем в 1940 году, когда правительство “Свободной Франции” обосновалось в Лондоне.
Любой, кто знал, чему эти двое отдавали предпочтение за столом, мог предвидеть, что они никогда не поладят. Черчилль любил выпить, де Голль – поесть, по крайней мере исповедовал принцип “пожирай или будешь пожран сам”. Его тексты пестрят метафорами, связанными с едой. Отвергая идею коммунистической Франции, он вопрошал: “Какая партия сумеет править народом, у которого двести сорок шесть разных видов сыра?” (На самом деле их около трехсот пятидесяти.) А однажды ему задали вопрос о литературных влияниях, и он отверг саму возможность воздействия на его образ мыслей: “Лев состоит из баранов, которых переварил”. Однако в лице Черчилля, не менее одаренного писателя, оратора и государственного деятеля, чем он сам, де Голль встретил другого льва, и оба перерыкивались над будущим Европы, как два самца над одной добычей.
Официантка провела нас в обеденный зал, вписанный в бельэтаж дворца, и попыталась усадить нас там.
– Я просил столик на террасе, – сказал я.
Она состроила характерную moue[1], для каких идеально приспособлен рот француза.
– Прошу прощения, месье, но вас заверили, что столик будет на террасе?
– Э… нет.
Ее плечи поползли вверх – еще одна французская особенность: пожимать плечами в знак бессилия перед неодолимыми препятствиями. (Интересно, что во французском этот жест нельзя назвать одним словом. Если попросить француза описать его, он просто… пожмет плечами.)
– После ужина, – вмешался Рик, – я намерен выкурить сигару.
Он полез во внутренний карман и извлек алюминиевый футляр в форме торпеды. Семейство, собиравшееся сесть за соседний столик, резко изменило курс, понимая, что дым от такого количества табака полностью затмит их десерт.
– Я посмотрю, что можно сделать, – поспешно сказала официантка.
Через две минуты мы сидели на террасе, в тени исполинских колонн, наблюдая, как сгущаются сумерки, как величаво несет свои воды Сена под мостом Александра III. По авеню, лежавшей перед нами, в 1919 году во время парада победы с триумфом ехал на коне генерал Першинг во главе американских войск, а там, где мы сидели, толпились ликующие парижане и бросали цветы. Нас окружала история.
– Итак… – Рик спрятал сигару в карман и потянулся за меню. – Чем здесь кормят?
Через двадцать минут мне принесли первое блюдо.
Тарелка могла бы считаться пустой, если бы в центре нее не заблудилась горка чего-то зеленого и зернистого – как потом выяснилось, горошка, протертого с мятой. Сверху лежали два маленьких ломтика белой спаржи, такие тонкие, что сквозь них можно было читать “Монд”, причем самый мелкий шрифт.
– Я заказывал холодный суп из спаржи.
– Это и будет суп из спаржи, месье, – сказал официант.
Он принес алюминиевый сифон и окаймил горошек белой пеной. Потом ушел и спустя секунды вернулся с кувшином, из которого налил что-то молочное и наконец-то похожее на суп.
– Voilà, m’sieur. Votre Soupe d’Asperge Blanche, Mousseline de Petit Pois à la Menthe Fraîche. Bon appétit[2].
С опозданием я заметил последний штрих: поверх горошка и спаржи лежала крохотная фиалка.
Ближе к двенадцати, мягкой парижской ночью, мы неторопливо перешли через мост. Казалось, я еще чувствую запах сигары Рика, которую он все-таки выкурил за кофе и кальвадосом среди множества курильщиков, с наслаждением дымивших на террасе. Дым поднимался к теням у вершин древоподобных колонн. Статуи одобрительно смотрели вниз. Окруженные архитектурой героической эпохи, мы на миг почувствовали себя если не богами, то исполнителями некого священного ритуала во славу радостей вина и пищи.
Если бы не эта фиалка.
– В таком месте… – проговорил Рик. Он оглянулся через плечо на строй колонн, гордо марширующий в сторону Елисейских Полей. – Не то чтобы еда была не хороша…
И она была хороша. Разве что… дороговата.
Ингредиенты и блюда, если верить бумаге, были традиционные: грудинка, улитки и даже бургер. Но грудинка, которой полагается быть жирной и сочной, шипящей от жара, оказалась грубой, длинной, лоснящейся и с острыми краями. Она венчала кучку картофеля, слегка размятого с зернистой горчицей, и напоминала Ноев ковчег, застрявший на горе Арарат.
