«Когда пишете, то не перегружайте текст деталями. Дилетанта отличает чрезмерная насыщенность художественного языка, злоупотребление яркими речевыми оборотами в ущерб истории и развитию персонажей. Новичок непременно попробует продемонстрировать весь свой диапазон там, где этого совершенно не требуется. Если вам импонирует такой стиль, то в настоящей литературе вам делать нечего».
Приветственное слово прозвучало неприветливо. Особенно, потому что Беньямин Алексеевич ввинчивал воображаемые шурупчики Беллингему в темечко с намерением распять у него на лбу его распухшую самооценку.
«Протагонист в качестве рассказчика обнажает неспособность автора выстроить иную оптику помимо собственной. Такой прием характеризует ограниченного художника с одним тюбиком краски в арсенале. Фокализация – инструмент мастера…».
Сколько можно теоретизировать? Это же просто невыносимо! Они пришли сюда учиться, а не выслушивать самовлюбленные перлы человека, который от литературы так же далек, как Священная Римская Империя от своего названия.
– Беллингем, на эшафот. Живо!
– Здесь тоже есть стул, и жердочка, Беньямин Алексеевич…
– Меня там нет. Спускайся!
Джуд нехотя поднялся с места и зашагал вниз. Аудитория проводила его саркастичными смешками и небольшой овацией. Джуд остановился подле преподавательского стола.
– Беньямин Алексеевич, мы же взрослые люди…
– Структура экспозиции. Пошагово. Начал!
Джуд растерянно поджал губы и осмотрелся по сторонам. Его окружали молодые и, в основном, не очень симпатичные лица. На ближайшей к нему парте напряженно сжимала брови Рита Буч. Ее измученное псориазом лицо пробудило в Джуде сочувствие, он сострадательно ей подмигнул и обратился к профессору:
– Мы заявляем главного героя и…
– Ты позоришь университет!
– Неправильно? – Джуд опустил глаза как бы в исступлении, и сделал шаг в сторону от профессора. Рита обреченно выдохнула и устремила на него негодующий взгляд аквамариновых глаз.
– Зачем ты здесь, Беллингем? Силком тебя сюда притащили?
– Беньямин Алексеевич, у меня в голове нет микросхем, и матрица в сердце не впаяна…
– Первая ошибка! Подробности! Ты только что потерял предмет, упустил суть.
– Вы не дали мне закончить, – Джуд нахмурился и исподлобья поглядел на оппонента.
– Увлечение формой – первичный симптом графомании!
На задних рядах засуетились и Миша Бозман, хлипенький троечник с непропорционально большой головой, гнусавым голоском прокричал:
– А увлечение формами – первый симптом нимфомании!
Шутка была настолько глупой и неуместной, что аудитория ответила на нее гробовым молчанием. Опозоренный безмолвием Миша Бозман, смущенно опустился на свое место. Джуд вновь обратился к профессору, на этот раз иронично прищурившись, как будто знал что-то чего не знали остальные:
– Я предлагаю вам игру, – сказав это, Беллингем оглядел однокурсников и незаметно кивнул кому-то на задних рядах.
– Ты больше ничего мне предложить не можешь? – Беньямин Алексеевич презрительно поправил очки и едва не выдал взыгравшее в нем любопытство.
Вероятно, стоит прояснить, что профессор не любил Джуда, но вовсе не считал его бесталанным и ординарным, хотя из его публичных выступлений следовало именно это. За четырнадцать лет преподавания он выработал к таким студентам определенное отношение и исключений не делал, даже если они напрашивались. Заносчивые, эгоцентричные, себе на уме – у них нет будущего!
Беньямин Алексеевич, который бойкотировал даже минимальное отклонение от нормы, таких студентов называл «патогены с глазами» и старался «аннигилировать» их при первой возможности, то есть создавать условия для отчисления оных, либо, если бактерия оказывалась слишком живучей, «проводить профилактику иммунитета», то есть лишать таких студентов трибуны и социального одобрения, без которого «инфекция умрет сама по себе».
Джуд зарекомендовал себя как штамм вируса, не меньше. Его присутствие вызывало у профессора зуд и легкую мигрень, но как избавиться от мерзавца он не знал, а может быть и не хотел, потому что видел в нем достойного противника и предпочитал находиться в конкурентной среде, чтобы держать себя в профессиональном тонусе.
Беньямин Алексеевич внимательно взглянул на Беллингема и добавил:
– Что ты собирался предложить?
