Меж приоткрытых створок французского окна был виден сад – размытые вчерашним дождем пятна акварели. Зрение уже давно отказывало, но взор памяти по-прежнему позволял Марфе рассматривать каждый уголок прилегающего к дому пространства. Возле крыльца цвели поздние астры и флоксы, дополняя осеннюю палитру лиловыми, розовыми и белыми решительными мазками. Копать и полоть Марфа давно уже не могла, и своенравный сад постепенно зарастал, дичал, обретая собственную индивидуальность, отличную от представлений человека. Она и саму себя отчасти ощущала таким садом – запущенным, позабытым и потому раскрывшимся во всей самобытности и самодостаточности.
Марфа всегда любила эту пору – перед самыми холодами, когда всполохи цвета на зеленом фоне вдруг превращались в кричаще яркие языки пламени, чтобы вскоре поблекнуть, угаснуть, а затем и вовсе раствориться в черно-белой гравировке зимы.
Сад умирал, дабы через несколько холодных месяцев вновь отогреться, пробудиться, зацвести. Она умирала, чтобы кануть в небытие. В этом ей виделась какая-то вселенская ошибка. Или заблуждалась она, полагая, что ей не дано возродиться?
Возникло желание с кем-то об этом поговорить, и она даже произнесла вслух несколько слов, заставивших слегка всколыхнуться залежавшееся тело окружающей тишины и вернувшихся к ней гулким эхом. Так уж вышло, что свой смертный час она встречает одна. Сперва не хотелось никого беспокоить, а теперь уж было поздно. Утром, выслушивая ее дыхание и сердцебиение, сиделка со свойственной профессиональным медикам леденящей прямотой объявила, что конец может наступить в любой момент. Сегодня. Сейчас.
О смерти думать не хотелось. Если есть там, за гранью, что-то кроме пустоты и бездны, она об этом очень скоро узнает, бесполезно размышлять, что да как. Если же нет ничего – так тем более не о чем раздумывать. Куда приятнее представлять себе осенний сад и листья, и цветы, и птах, порхающих в кустах в своих предзимних хлопотах.
Места, лежащие по другую сторону дома, Марфа старалась не посещать даже мысленно – там обитали худшие кошмары ее детства, и на пороге смерти не переставшие иметь значение. Казалось бы, чего может бояться человек, уже несколько месяцев прикованный к постели и со дня на день ожидающий неизбежного конца? Но в том-то и особенность детских страхов: они существуют независимо от сознания и возникают словно из ниоткуда, заставляя сердце сжиматься от ужаса без видимой причины.
Ее жизнь всегда была наполнена тайнами, буквально начиная с рождения. Никто прямо не говорил, от кого понесла ее мать – это в селе-то, где все друг у друга на виду. Жили они с Агатой всегда обособленно, в бывшем флигеле помещичьей усадьбы, единственном уцелевшем строении обширного некогда имения. Марфа знала, что барский дом сгорел вскоре после ее рождения, но вокруг обстоятельств всего, предшествующего этому, словно существовал заговор молчания. И во времена ее детства, и после в округе старались не упоминать об усадьбе, называя ее руины «черным местом». А самая удобная дорога в село, проходящая рядом с пожарищем, быстро зарастала, словно окрестные жители дружно сторонились этого пути.
Ей было лет пять, когда случилось то, отчего бывшая усадьба стала излюбленной сценой действия ее ночных кошмаров. С тех пор Марфа избегала даже мыслей об этом заброшенном уголке. Вот и сейчас, едва перед внутренним взором промелькнули образы мрачного заросшего пруда и лежащих за ним развалин, она поежилась, словно от дуновения ледяного ветра, и впервые пожалела, что совсем одна в пустом доме, не считая Наташи, наемной медсестры-сиделки.
До сего момента одиночество в столь важный день не тяготило ее. Семья разлетелась, подобно пушинкам одуванчика, подхваченным непредсказуемым ветром все ускоряющихся времен. Внуки, правнуки, а может, уже и праправнуки ныне разбросаны по огромной планете. Она любила их лишь необременительным чувством кровного родства, поскольку почти не знала. И абстрактной привязанности этой было явно недостаточно, чтобы захотеть разделить с кем-то из них торжественный и печальный момент собственной смерти. Многочисленные ученики, в которых усилий и души было вложено не меньше, чем в родных детей, тоже предпочитали медленно угасающей деревне большие города. Многие из них, посещая родные края, навещали ее, но постепенно визиты становились все реже, а потом и вовсе сошли на нет: кто-то умер, кто-то уехал слишком далеко. У прочих же благодарность первой учительнице выцветала с каждым годом, будто старая фотография, пока не превратилась в едва заметные очертания на самой границе памяти. Лишь Олечка, крестница, долго продолжала наведываться к старухе, но недавно и ее не стало на этом свете. Тем, кто боится одиночества, не стоит жить так долго, как я, с легкой грустью подумала Марфа.
Жизнь и ее не раз соблазняла возможностью покинуть эти тоскливые, постепенно пустеющие края. Но что-то здесь держало ее столь крепко, что невозможно было разорвать невидимые путы. А может, и не было никаких тайных причин – просто она принадлежала к иной эпохе. Раньше люди рождались, жили и умирали, как правило, в одном и том же месте. Марфа появилась на свет почти столетие назад в этом самом доме, где лежит теперь на смертном одре, борясь с усиливающейся одышкой и в последний раз любуясь осенним великолепием сада…
Она позволила мысленному взгляду скользнуть дальше, за пышные желто-зеленые кусты бузины, скрывающие калитку в конце участка, и оказалась в просторной, светлой, усыпанной золотом березовой роще, где летом в высокой траве прячутся чудесные крепкие грибы. За березняком из-за изогнутых кружевными параболами ив выглядывала сонная ленивая речка, густо заросшая камышом. На реке когда-то была мельница, теперь уж от нее и следа не осталось, но преимущество умозрительных прогулок в том, что можно воскресить и перемешать все, что память накопила за долгие годы. Огромное, почерневшее от воды колесо замерло в неподвижности, остов пестрел щелями от выломанных досок, придавая постройке сходство со скелетом сказочного чудовища. Однако это угрюмое зрелище ее никогда не страшило – все монстры обитали по другую сторону дома…
Извилистая тропинка мыслей вновь своевольно вильнула в сторону бывшей усадьбы. Какая жуткая тьма некогда окутала это место, что теперь, спустя целый век, ощущение мрака не только не развеялось, а словно стало еще гуще? Воображение давно уже слило воедино все собранные за долгую жизнь слухи, случайные фразы, нечаянные оговорки и нарисовало картину, вероятно, весьма далекую от реальности, но от того еще более зловещую. Колдун, служение Дьяволу, жертвоприношения, кровь младенцев – все это произносилось местными жителями срывающимся шепотом и более всего походило на досужие фантазии. Но в одном Марфа не сомневалась – отсюда, из ничем не примечательного уголка земли, вырвалось Зло. Оттого и место это проклято вовеки – неважно, что современники ничего не знают о прошлом, каждый интуитивно чувствует тьму и старается обходить ее стороной.
