Их было четверо. Сначала меня поразил именно этот факт. Не слишком ли много для меня одного? И что это за работа такая, если она требует столь тщательной проверки?
Впрочем, меня ничем нельзя было удивить. Я уже привык к отказам, воспринимал их как должное, хотя и вцеплялся в любую, даже самую ничтожную, призрачную возможность бульдожьей хваткой.
Хотя, признаться, вцепляться было особо не во что. Мне редко удавалось проникнуть дальше секретарш – эдакого универсального монстра, который мог иметь любое обличье: от куколки Барби до благодушной мисс Марпл с проседью в волосах, но которого ничем нельзя было разжалобить, преодолеть, обойти.
Иногда мне отдавали на растерзание какого-нибудь молодого парнишку, у которого было только одно задание: сказать мне «нет» в предельно вежливой и удобоваримой форме. Тут-то и начинался спектакль. Практически всех подобных сосунков подводило одно: ирония. Ну как не поиздеваться над старичком, попавшим в беду? Сам Бог повелел. Однако во мне они находили достойного противника. Я парировал каждый их довод: либо словом, либо какой-нибудь затейливой бумаженцией из великого множества всяческого информационного барахла, припасённого мной на все случаи жизни и хранившегося в кожаной, с золотым тиснением папке, с которой я никогда в своих поисках не расставался.
В конце концов им ничего не оставалось, как честно признаться: ваш возраст. Что ж, с этого надо было начинать. Потому что больше привязаться было не к чему, да и прежнюю свою работу я, в принципе, именно по этой причине потерял.
А тут целый консилиум!
«Что ж, ребята, – злорадно подумал я, – если вам хочется посмеяться надо мной, удовольствие я вам сегодня гарантирую. Не так уж много в последнее время Бог посылает мне возможностей для развлечений».
– Я полагаю, всё готово и ничто не мешает нам начать, – обвёл своих коллег взглядом худосочный брюнет с крючковатым носом и обратился уже непосредственно ко мне: – Вам хватило времени, чтобы ознакомиться с теми материалами, что мы вам дали? Если нет, мы можем подождать ещё. Столько, сколько вам нужно. Очень прошу, не торопитесь, нам не нужны скоропалительные выводы.
Я кинул взгляд на лежавшую передо мной потёртую картонную папку, завязывавшуюся тесёмками. Сколько ей лет? Двадцать? Тридцать? Давно уже такие не выпускают. В ней три ученические тетради, испещрённые мелким, корявым почерком. Половину записей я так и не разобрал.
– Да, я уже вник в существо вопроса – богословие, – кивнул я.
Хороший ответ. Лаконичный. И в то же время – неполный, требующий дополнительных вопросов. И дающий небольшой выигрыш во времени, чтобы сориентироваться, перегруппироваться. Если понадобится.
– Как давно вы ищете работу? – спросил другой клерк, сидевший справа. Тоже брюнет, только смуглолицый. Меня поразили его руки: холёные, с длинными пальцами, как у пианиста.
Сложно, когда тебя опрашивают сразу несколько человек, реагировать нужно молниеносно, а у меня такой реакции отроду не было: я слишком углубляюсь в существо вопроса и слишком медленно из него выхожу. К счастью, вопрос был пустяковый, из тех, что мне задавали практически на каждом собеседовании.
– Полгода, – осторожно ответил я, судорожно соображая, где здесь может таиться подвох. От этого «пианиста», как я уже понял, можно было ожидать чего угодно.
– Причина? – вступил в разговор третий – патлатый улыбчивый парень с серебряной серьгой в ухе.
Пока ничего особенного, вопросы серее некуда. Наверное, для того, чтобы притупить мою бдительность.
– Возраст, – пожал я плечами. – Под пятьдесят карьеру уже не делают.
– Резонный ответ. Однако вернёмся всё же к тем рукописям, о которых мы только что говорили. Вы сказали – богословие. Для нас это слишком расплывчато, коротко. Не могли бы вы подробнее расшифровать нам то, что вы имели в виду?
Вот он, настоящий вопрос. Этот клерк, в отличие от трёх других, говорил без малейшего акцента. Видимо, русский. Я немного поколебался с ответом. Однако медлить долго нельзя было.
– Какая-то ересь. Не относится ни к одной из признанных, мировых религий.
– Ересь? – настороженно переспросил крючконосый. – Какая именно?
Я отрицательно покачал головой.
– Не знаю.
– Не знаете, потому что недостаточно компетентны в данном вопросе? – воодушевился, обрадовался возможности зацепить меня неугомонный клювастый какаду.
Я вспылил, но сумел сдержать себя.
– Трудно уследить. Сейчас развелось столько тоталитарных сект, новомодных течений. Я в этом вопросе не специалист.
«Пианист» усмехнулся и положил передо мной несколько пожелтевших от времени номеров так и не пробившейся в «высший свет», ничем не примечательной региональной газетёнки (бумага ни к черту, лучше в то время было не достать, «издание» только начало выходить, и редактор ухитрился аж на девять номеров растянуть мой двадцатистраничный опус об одном русском ересиархе). Ну и, разумеется, тот злополучный номер «Науки и религии», достаточно известного в своё время, солидного журнала – моё наивысшее достижение.
– Понятно, Святая инквизиция, – пробормотал я. – Долго же вы до меня добирались.
– Нет, мы не из прошлого, скорее из будущего, – ехидно улыбнулся «пианист» и присовокупил к тому, что уже лежало на столе, пачку писем. Я без труда узнал свой почерк.
– Всё ясно – «контора», так бы сразу и сказали, – уныло, на сей раз с оттенком безнадёжности протянул я.
Господи, до чего, оказывается, всё просто. «Любознательный читатель», заинтересовавшийся вашей статьёй, затевает с вами переписку, задаёт, изображая из себя полную наивность, самые разные вопросы, и вы, окрылённый, преисполненный доброжелательности, строчите на самого себя донос. Таких «читателей-почитателей» у меня в то время было трое: один мужчина из Нижнего Новгорода и две женщины из Москвы, одна из Богородичного центра, другая из неовениаминников. Я никогда не видел их, общался с ними только по переписке. Теперь вот таким своеобразным образом мне откликнулось то, что тогда аукалось.
– Не угадали, «там» их больше нет. В смысле – в «конторе», если пользоваться вашими терминами, – усмехнулся мой «соотечественник». – Даже копий. К чему мелочиться, мы изъяли досье на вас целиком. Кстати, весьма пухлое.
Я угрюмо промолчал. Было такое время, когда можно было напечатать, издать что угодно. Но мне и тут не подфартило. Так что, когда они бросили на стол рукописи трёх моих книжонок по некоторым, на мой взгляд, весьма небезынтересным вопросам религиоведения, в своё время пошлявшихся по журналам и издательствам, но так и не нашедших спроса (Россия – не Запад, подобные вещи здесь до сих пор не в чести), я ничуть не удивился.
