Виктория Шваб - Галлант

Дождь барабанит пальцами по садовому сараю. Строение так именуют, но в окрестностях Мериланса нет никакого сада, да и сараем хибарку едва ли можно назвать.

Груда дешевого железа да трухлявой древесины осела набок, будто увядший росток. Пол завален брошенными инструментами, обломками разбитых горшков, окурками ворованных сигарет. Посреди всего этого в ржавой тьме стоит Оливия Прио́р и мечтает закричать.

Мечтает превратить боль, исходящую от свежего рдеющего рубца на руке, в шум, опрокинуть сарай, как опрокинула кастрюлю на кухне, когда об нее обожглась. Хлестнуть стены, как жаждала хлестнуть Клару за то, что та оставила плиту включенной, да еще имела наглость хохотнуть, когда Оливия вздохнула и решила не связываться. Ослепляющая вспышка боли, раскаленная лава гнева, злость кухарки и поджатые губы Клары, бормочущие: «Ей же не больно, она и не пикнула!»

Оливия придушила бы мерзавку прямо на месте, если бы ладонь не жгло, если бы кухарка не болталась поблизости и не стала бы ее оттаскивать, если б добилась своим поступком большего, чем минутное удовольствие и недельное наказание. Потому Оливия сделала лучшее, что могла в тот миг: бросилась вон из душной гробницы, а кухарка рванула следом.

Теперь Оливия прячется в садовом сарае, мечтая устроить шум, подобный грохоту дождя по низкой жестяной крыше, схватить одну из брошенных лопат и колотить по тонким железным стенам, чтоб раздался звон. Но тарарам услышит кто-нибудь другой, придет и отыщет ее в маленьком тайном убежище, и тогда Оливии будет не скрыться. Не скрыться от девочек. Не скрыться от матушек. Не скрыться от школы.

Затаив дыхание, Оливия прижимает горящую ладонь к холодной железной стене и ждет, пока боль утихнет.

Сам по себе сарай вовсе не тайна.

Он находится за школой, за гравийной дорогой, на задворках Мериланса. За эти годы кое-кто из девочек пытался в нем обосноваться, чтобы пить, курить или целоваться тайком, но сбегав туда разок, они больше не возвращались. Говорили, от сарая у них мороз по коже.

Волглая земля, паутина и кое-что еще – жуткое ощущение, от которого волосы встают дыбом, хоть и непонятно почему.

А вот Оливии понятно.

Это из-за мертвой твари в углу. Или того, что от нее осталось. Не совсем призрак, лишь клочок изодранной тряпки, горстка зубов и полусонный глаз, плавающий во тьме. Покосившись, Оливия видит его, он копошится на краю зрения, будто чешуйница, но стоит вглядеться пристальнее – тотчас исчезает. Однако если замереть неподвижно и смотреть строго вперед, не отводя взгляда, тварь отрастит скулу, глотку, приблизится, моргнет, улыбнется и станет невесомой тенью вздыхать рядом.

Конечно, она гадала, кем призрак был прежде, когда у него еще имелись кости и кожа. Глаз парит выше роста Оливии; как-то она заметила край чепца, обтрепавшийся подол юбки и подумала – наверное, это одна из матушек-наставниц. Впрочем, уже неважно. Теперь она стала гулем, что притаился за ее спиной.

Уходи, думает Оливия, и, наверное, существо слышит ее мысли: оно вздрагивает и снова растворяется во мраке, оставив ее в маленьком сарае одну.

Когда Оливия была младше, она любила притворяться, что это ее дом, а не Мериланс. Будто мама и папа мгновение назад ушли, а Оливию оставили прибраться. Конечно, они вернутся.

Как только дом будет готов.

Тогда Оливия убирала пыль и паутину, складывала черепки горшков и наводила порядок на полках. Но как ни старалась она похозяйничать в маленьком сарае, ей никогда не удавалось вычистить его настолько, чтобы вернуть родителей.

Дом – это выбор.

Эти слова написаны посреди страницы в дневнике матери, а вокруг столько белого пространства, что фраза кажется загадкой. По правде говоря, все, написанное матерью, кажется загадкой, которая ждет, чтобы ее разгадали.

Дождь стихает, звуки его уже не похожи на грохот кулаков, скорее на негромкое редкое постукивание скучающих пальцев. Оливия со вздохом выходит наружу.

Там сплошная серость. Серый день растворяется в серой ночи, тусклый серый свет озаряет серую гравийную дорогу, что огибает серые каменные стены школы Мериланс для девочек.

При слове «школа» обычно воображаешь стройные ряды деревянных парт, шкрябанье карандашей. Обучение… Здесь и правда учили, но образование было лишь поверхностным, скорее практическим. Как чистить камин. Как вылепить из теста буханку хлеба. Как чинить чужую одежду. Как существовать в мире, где твое присутствие нежелательно. Как стать призраком в чьем-то доме.

Мериланс именуется школой, но, по правде говоря, это приют для юных, одичавших и просто невезучих. Осиротевших и никому не нужных. Унылое серое здание торчит, будто надгробный камень, только не в парке среди зеленых просторов, а на краю города, где его окружают другие мрачные и покосившиеся строения, чьи дымоходы хрипло плюются чадом.

У школы нет ни ограды, ни железных ворот, лишь пустая арка, которая словно гласит – «Проваливайте, коли вам есть куда». Но если уйдешь – а девушки время от времени уходят, – назад тебя не примут. Раз в год, а то и чаще, ушедшая стучит в дверь, отчаянно пытаясь попасть обратно. Так остальные узнаю́т, что мечтать о счастливой жизни и милом доме – это хорошо, но даже мрачный склеп школы лучше, чем улица.