Кот вякнул не пойми что. Мявканьем это назвать было сложно. Заскрёб когтями по потолочной балке. И, пока публика ещё только прислушивалась, откуда звук, сверзился с диким воем и грохотом прямо на стол.
Сивобородый барыга за столом стал ещё более сивобородым. Щи, горячие да жирные, стекали по красной харе, застывая капустными ошмётками да жиром на бороде. Сидевшие по левую и правую руку войны поподскакивали. Матом крыли сатанинское отродье. Отирались. Кто от хмельного, кто от щей.
Кроме барыги, натужно пучившем глаза, сидеть остались двое. Десятник по правую руку от торгового человека в тяжкий миг приземления кошака на столешницу миской своей прикрыться успел от летящих в его сторону остатков жратвы. Одна беда – была та миска полна щей. Горячих! Прикрыться то прикрылся, да только ценой того, что на соседа и свои щи выплеснул. Что десятника, конечно, не парило: утрётся войн, не велика беда! Главное, сам чист!
А вот за другим торцем стола, напротив купчика, сидел мужчина совсем чудной!
Сам тощ. Светел ковылём степным. И волос до плеч, бечевой по лбу прихваченный. И борода. И брови с ресницами даже. Ростом и за столом сидя на голову выше сотрапезников.
За столом они с купцом вдвоем трапезничать начали. Войны с десятником присоседились чуть позже. Ну, по человечески! Разрешения спросили. Представились. А этот чудило на вежливость: «Можно ли к вам за стол, уважаемые?», – как-то не так ответил. Десятник всё в раздумьях был: нахамил, или нет? Бить в торец сейчас, или пожрать сначала, а потом за угол отвести и там отметелить?!
– За стол можно, – говорит, – Но лучше не нужно! За соседний стол лучше присядьте, он пуст! – и улыбается.
– Ты чё, против чё ли?
– Нет, я не против! – ещё шире улыбается, – Я всегда «за», за любой балаган и веселуху!
Войны присели к столу. Голодные, как волки. Щи горячие уплетать начали. Брагой запивать.
Десятник с ними. Правда, в задумчивости.
И тут кот на стол валится.
И взаправду: балаган и бардак вместо обеда!
Такие дела…
А этот бледный и бровью не повёл! Только миску свою поднял со стола ДО того, как кошак всё разнёс! Ну, как знал заранее!
Улеглось всё. Хозяин на соседний стол новой еды принёс. Извиняется, кланяется. Войны туда пересели. А купчик вообще сбежал. Десятник и пересел на его место. Из новой миски новые щи прихлёбывает. На соседа косится. Взглядом не добрым. Двое их за столом осталось, один против другого.
– Знал, десятник, знал, – бледный тряпицу достал, губы промокнул аккуратно.
– А?! – у десятника аж ложка у рта замерла, – Чего сказал?!
– Я знал, что кот на стол свалится, – бледный улыбнулся, – Это же ты в мозгах перевариваешь? И ещё думаешь вызвать меня во двор да в морду дать, ведь так?
– Больно ты умный, – десятник насупился. После сытной еды идея дать кому-то в морду ему разонравилась. Тяжко, с полным брюхом то!
– Вот и я говорю: давай лучше выпьем! – бледный махнул рукой, – Эй, человек! Вина нам греческого большой кувшин!
А вино греческое в Новом Городе в большой цене…
Так час-другой и засиделись.
Десятник выяснил, что зовут собутыльника не Харальд, как в начале послышалось, а Гарди. И он ни свен, и не дан. Хоть и бабка одна из свенов, а вторая – из данов. «Ублюдок, значит», – для себя десятник отметил. Да вслух не сказал: в то, что бледный собутыльник войн, он уверовал. Не стоит такому говорить, что вздумается – можно и ножом в печень ответочку поймать!
Поладили, в общем! Признали друг друга.
Харди и больше того про десятника узнал. Звали того Большаком. Жена Марфа. Детишек трое, да трое померли. Баба ещё есть у тракта. Любка. Это чтоб, значится, когда на тракте дежурства, домой ночевать не мотаться. И ещё баба у пристани. Тоже Любка. Это, понятно, когда дежурства на пристани. Тем и жив десятник Большак: где князю, а где и себе в карман монетка. Службу свою ненавидит. Князя ненавидит. Воинов своих смертным боем бьёт, службы требует. И вообще – нету счастья в Новом Городе достойному войну!
Как вино допили, Большак почти решился. Спрошу, думает, как он будущее узнаёт, откуда. Ну, про кота, откуда знал?! Да спросить не успел.
Встал Гарди. Мешочек холщевый достал. Встряхнул. Камень вынул, да на стол со щелчком припечатал.
– Вот твой ответ, друг Большак, коль спросить надумал, – говорит, – Хагель!
– Что это?
– А это – голова в кустах. Твоя, или не твоя – тебе завтра решать!
Гарди сгреб камешек. Кинул обратно в мешочек.
– Руны не врут, друг мой Большак! У них и спрашиваю, – бледный войн ехидно ухмыльнулся, – Ну, когда ёрзанье кошака неловкого на балке ухом не слышно! Так то, десятник! Ну, бывай!
И ушел.
А десятник ночи не спал. Утром на службу не вышел. У Любки схоронился. Только через два дня явился и был нещадно бит сотником Вакулой Сиверовичем. Два зуба потерял, зато голову сохранил! Днём раньше бойня у пристани вышла, троих воинов насмерть порешили.
Не врут руны-то! Уважухи Большак преисполнился к шибко умному войну!
Вакула Сиверович, сотник княжеский, цену себе знал.
И, ой, как высоко себя ставил! Ну, это так – злые языки говаривали.
Мужик крепкий, дородный. Бородища – соль с перцем, с сединой. Кулачищи пудовые. Нравом суров. Чуть что не так – сразу в морду!
А в морду каждому не понравившемуся сегодня бить нельзя, вот досада! Стоял сегодня сотник со своими воинами в охранении княжьего двора. Тут каждому в морду не дашь – можно за такое и самому получить. Да так, что и до смерти. Вот и сдерживался Вакула как мог, крепился.
Сотня его двор охраняла. И красные ворота, и калиточки сзади, за двором. Пир большой сегодня у князя. Вот ближней дружины и не хватает. Ближники все в тереме. Казалось бы, честь самого князя охранять. Ан, нет! Ни тебе мзды с корабельщиков на пристани, ни тебе поборов с путников на тракте. Стой, как собака. Да ещё и гавкать не моги! Много народа такого к князю идёт, что и палкой поперек спины отоварить могут, стоит только голос на них повысить! Вот и маялся сотник. Не по нему такая служба.
