Следуя своей похвальной привычке, госпожа Уазиль поднялась на следующее утро гораздо раньше всей компании и, углубившись в Священное Писание, стала ждать своих друзей, которые понемногу собирались. Те же из них, кому было лень подняться вовремя, пытались оправдаться словами Евангелия*: «Я женат и потому не могу прийти сейчас». Это были Иркан и его жена Парламанта, которые пришли, когда чтение уже началось. Однако госпожа Уазиль сумела разыскать то место в Писании, где порицаются люди, которые ленятся слушать слово Божие, и не только прочла им этот текст, но дала ему столь доброе и благочестивое толкование, что слушать ее всем было интересно. Когда же чтение окончилось, Парламанта сказала:
– Придя сюда, я была огорчена тем, что поленилась явиться вовремя. Но коль скоро провинность моя послужила для вас поводом рассказать мне столько всего хорошего, выходит, что леность оказала мне двойную услугу: тело мое насладилось долгим сном, а дух – вашими прекрасными речами.
– Так вот, для того чтобы искупить наши грехи, пойдемте послушаем мессу, – сказала Уазиль, – и попросим Господа нашего, чтобы он вселил в нас добрую волю и дал нам силы исполнять его веления. И да повелит он все, что будет угодно ему.
С этими словами они отправились в церковь и благочестиво прослушали там мессу, а потом, когда все сели за стол, Иркан не упустил случая посмеяться над тем, как ленива его жена. После этого все пошли отдохнуть, чтобы лучше припомнить и подготовить свои рассказы, а в назначенный час все опять собрались на том же месте, и Уазиль спросила Иркана, кому он предоставляет слово, чтобы начать день.
– Если бы моя жена не была вчера первой рассказчицей, – ответил он, – я бы предоставил слово ей. Хоть я и всегда был уверен, что она любит меня больше всего на свете, сегодня она доказала мне, что я для нее дороже Господа Бога и Священного писания, ибо, вместо того чтобы слушать ваше душеспасительное чтение, она предпочла остаться со мной. Но раз уж я не могу передать слово самой разумной женщине, я передам его самому разумному из мужчин, а именно Жебюрону. Но пусть он не щадит монахов.
– Просить меня об этом не надо, – сказал Жебюрон, – я слишком хорошо их знаю. Совсем недавно еще я слышал от господина Сен-Венсана*, посла императора, одну историю, которая стоит того, чтобы ее запомнить, и я вам ее сейчас расскажу.
Дабы до скончания века люди помнили о жестокости одного из монахов-францисканцев, возгоревшегося страстью к жене дворянина, францисканский монастырь был сожжен вместе со всеми, кто в нем находился
Во владениях императора Максимилиана Австрийского* находился некогда францисканский монастырь, весьма почитаемый в округе, а неподалеку от него было поместье одного дворянина. Дворянин этот был в такой дружбе с монахами-францисканцами, что готов был поступиться чем угодно, лишь бы вместе с ними творить добрые дела, соблюдать посты и молиться. Среди монахов был один, высокий и красивый, которого дворянин этот избрал своим духовником. Монах этот распоряжался у него в доме и мог позволить себе там все, что душе угодно. Жена этого дворянина была хороша собой и очень умна. И монах влюбился в нее, да так, что не мог ни пить, ни есть и совсем потерял голову. Решив добиться взаимности, он отправился в дом дворянина и, не застав хозяина, спросил его жену, куда он ушел. Та сказала, что муж ее уехал в одно из своих поместий и будет в отлучке дня два или три, но, если у него есть к нему какое-либо дело, она пошлет за ним слугу. Монах ответил, что ему ничего не надо, и стал расхаживать взад и вперед по дому, как будто обдумывая что-то важное. Когда он вышел из комнаты, хозяйка сказала одной из своих служанок, – а их у нее было всего лишь две:
– Пойди-ка к святому отцу и спроси у него, чего он хочет. По лицу его видно, что он чем-то недоволен.
Служанка вышла во двор и спросила монаха, не угодно ли ему чего.
– Да, угодно, – ответил он и, затащив ее в угол, выхватил из рукава кинжал и всадил ей в горло. В это время во двор въехал на лошади один из слуг, который ездил собирать подати. Спешившись, он поздоровался с монахом, а тот, обняв его, всадил ему в спину нож и тут же запер ворота. Видя, что посланной все нет, хозяйка дома стала тревожиться и сказала другой служанке:
– Поди-ка посмотри, куда она делась!
Та ушла – и, едва только святой отец ее увидел, он завел ее в угол и расправился с ней так же, как с первой. А когда он удостоверился, что в доме никого больше не осталось, он пошел к жене дворянина и признался ей, что давно уже любит ее и что настал час, когда она должна уступить его желаниям.
Дама, которой все это и в голову не могло прийти, ответила:
– Отец мой, если бы я на это решилась, вы бы первый потом меня посрамили.
– Выйдите во двор, – сказал монах, – и вы увидите, что я сделал.
Увидав двух убитых служанок и слугу, женщина пришла в такой ужас, что стояла неподвижно, не в силах произнести ни слова. Однако негодяю было мало овладеть ею на короткое время, – и, рассчитывая на большее, он не стал пускать в ход силу.
– Не бойтесь, сударыня, – сказал он, – вы сейчас в руках у человека, который любит вас больше всего на свете.
С этими словами он распахнул свою рясу и, вытащив из-за пазухи другую, поменьше, протянул ее несчастной, сказав, что, если она сейчас же не наденет ее, он расправится с нею так же, как расправился с теми, кого она видела во дворе.
Несчастная, едва живая от страха, решила притвориться, что согласилась исполнить все, чего он хочет, чтобы спасти свою жизнь и выиграть время, ибо надеялась, что муж ее скоро вернется. И, выполняя приказание францисканца, она стала распускать волосы, стараясь делать это как можно медленнее. Когда же волосы были распущены, монах даже не полюбовался их красотой и сразу же их обрезал. После этого он велел ей раздеться до рубашки и облачиться в привезенную им рясу, сам же надел свою. И, не медля ни минуты, пустился в путь, увозя с собою в обличье маленького францисканца ту, которая столько времени была предметом его вожделения. Но Господь, который берет под свою защиту невинных, услышал мольбы этой несчастной, и случилось так, что муж ее, окончив свои дела раньше, чем предполагал, возвращался к себе домой тою же дорогой, которой ехала теперь его жена. Как только монах увидел его издалека, он сказал ей:
