Предисловие к новому изданию
Публикация этой книги вызвала неожиданно бурную реакцию. Некоторых возмутило то, что я использую в этой книге социобиологические аргументы, и то, как я их использую. Пересказывая в прессе мои тезисы, критики иной раз прибегали к таким упрощениям, которые меняли мою точку зрения на прямо противоположную. В первую очередь это касается взаимодействия демографии и эволюционной биологии.
В этой книге делается попытка систематизировать мысли о будущем немецкого общества, которые занимают меня уже давно. Много передумано и о том развитии, временной охват которого заглядывает в будущее намного дальше, чем это принято в политическом дискурсе. В книге я указываю, насколько проблематичны демографические проекции, переброшенные через несколько поколений. Поэтому мои соображения о немецком обществе через сто лет, представленные в конце книги, несколько умозрительны. Вскрывая в некоторых местах вопросы генетического наследования свойств, я отдаю себе отчёт, что по современному состоянию исследований бессмысленно сталкивать лбами генетические задатки и факторы окружающей среды. Потенциал, заложенный в генах, и влияние окружающей среды сложно взаимодействуют между собой. Мы не можем изменить гены, но общественную среду мы обязаны сформировать политически как можно лучше. Поэтому книга содержит пространную главу о бедности и образовании. Здесь я нигде не утверждаю, что определённые этнические группы по генетическим причинам якобы «тупее» других. Кроме того, я в основном привожу аргументы, опираясь на данные статистики; а статистические распределения методически не допускают высказываний об отдельных людях.
Тило Саррацин
Берлин, сентябрь 2010 г.
Самое гнусное в политике – умалчивать и маскировать то, что есть.
Фердинанд Лассаль
Ввесьма успешные – в экономическом и общественно-политическом отношении – десятилетия после Второй мировой войны в Германии крепло чувство гордости за способности и прилежание её граждан, постоянно растущий жизненный уровень и всё более развивающееся социальное государство. Четыре крупных экономических кризиса – 1966–1967 гг., 1974–1975 гг., 1981–1982 гг. и, наконец, 2008–2009 гг. – нанесли не такой уж большой урон этой гордости и вере в прочность собственной экономической и социальной модели. Даже последствия глобализации, смещение центров тяжести в мире, нагрузки на экологию и пугающие проявления климатических изменений до сих пор не причинили оптимизму немцев серьёзного вреда – хотя они и любят порой пожаловаться. Однако этот основополагающий оптимизм и десятилетия почти ничем не омрачённого успеха притупили зоркость немцев к угрозам и процессам разложения внутри общества.
«Германия самоликвидируется?» – что за абсурдные страхи, подумают многие, глядя на эту солидную страну с её 80-миллионным населением, расположенную в центре Европы: на её города, промышленность, автомобили, торговлю и преобразования, на её образ жизни… Но страна представляет собой то, что в совокупности представляют собой её жители с их духовными и культурными традициями. Без людей она была бы лишь географическим обозначением. Однако немцы постепенно отходят на задний план. Ведь тот нетто-коэффициент воспроизводства населения 0,7 или меньше, какой мы имеем вот уже 40 лет, означает, что поколение внуков по численности вдвое меньше поколения дедов. Число рождений в Германии постоянно падало начиная с первой половины 1960-х гг. – от более чем 1,3 млн рождений в год до 650 тыс. в 2009 г. Если так пойдёт и дальше – а почему что-то должно измениться в этой тенденции, которая держится уже больше четырёх десятилетий, – то через три поколения, то есть через 90 лет, число рождений в Германии окажется в пределах от 200 до 250 тыс. И лишь половина из них – это самое большее – будут потомками населения, жившего в Германии в 1965 г.{1}
Тем самым немцы как бы самоликвидируются. Пусть кое-кто расценивает такую участь как справедливое возмездие народу, породившему эсэсовцев, – только этим и можно объяснить временами проскальзывающую затаённую радость по поводу сокращения немецкого населения. Другие находят утешение в том, что и маленький народ может жить и выживать, и кивают на Данию с её 5 млн населения. Мол, в будущем и Германия станет такой же Данией, только на чуть большей территории. Разве это так уж плохо? И чем это плохо? Может, оно бы и ничего, если бы не было качественных демографических сдвигов помимо чистого нетто-коэффициента воспроизводства населения, равно как и миграции бедности, а также наплыва населения из-за границы.
В последние 45 лет мы не вели разумного обсуждения демографического развития в Германии. Кто не плыл по течению вместе с увещевателями и успокоителями, да к тому же ещё и показывал свою озабоченность, тот очень скоро с огорчением обнаруживал, что оказался в полном одиночестве, а нередко ещё и загнан в националистический угол. Помимо этого, общественный дискурс в Германии находится в примечательном противоречии: с одной стороны, на публичной дискуссии лежит отпечаток желания развлечься и получить удовольствие от скандала, с другой стороны, над ней всё больше властвуют эвфемизмы политической абстрактности:
● о последствиях падения рождаемости целые десятилетия нельзя было даже заикаться, чтобы не попасть под подозрение в националистической идеологии. В последнее время это изменилось, поскольку поколение «1968-го» стало бояться за свою пенсию. Но теперь уже слишком поздно, с этим опоздали на 40 лет;
● социальное бремя неуправляемой миграции всегда было табуировано, и запрещалось говорить о том, что люди неравны, а именно: есть умственно более и менее способные, более ленивые и более трудолюбивые, морально более или менее устойчивые, – и что этого не изменишь ни равенством образования, ни равенством шансов;
● поскольку это основное положение вещей никоим образом не признавалось, у всякой дискуссии о многочисленных ошибках в управлении социальным государством заведомо выбивалась почва из-под ног. Табу налагалось на следующие утверждения:
– хотя 90 % школьников одного выпуска можно довести до аттестата зрелости, среди них, однако, не наберётся и 10 % тех, кто способен изучать математику,
