Предисловие
Эпоха беспорядка
Столетия начала Первой мировой войны многие ждали с трепетом, и предчувствия тех, кто верит в магию дат, оправдались. 2014 год стал поворотным, заставив говорить о «возвращении истории». Во всяком случае, об этом взялись рассуждать те, кто четверть века назад поверил, что история «закончилась», поскольку достигла вершины политического творения. Как и всегда в таких случаях, восклицание «остановись, мгновение, ты прекрасно!» оказалось минутной грезой, хотя шлейф эйфории протянулся в следующий век.
Историк Эрик Хобсбаум, который сам прожил 95 лет и чуть-чуть не застал очередную кардинальную смену парадигмы, когда-то ввел в оборот понятия «короткий» и «долгий» век – в соответствии с логикой законченности политических процессов. Долгий девятнадцатый век – с Великой Французской революции до Первой мировой войны. А короткий двадцатый – с 1914 по 1991-й, то есть до распада СССР.
Кажется, однако, что наше политическое столетие, на самом деле, опять началось лишь в 14-м году, а предшествующие почти 25 лет, по определению другого видного социолога и историка Зигмунта Баумана, оказались «междуцарствием». Его главной характеристикой Бауман считает «текучий модерн», то есть отсутствие прочной основы чего бы то ни было – политики, экономики, социального устройства.
Определение точное. В разгар украинского кризиса, а еще до него – на Ближнем Востоке, отчетливо проявилась эфемерность многих институтов, возникших после холодной войны. И е только институтов, но и понятий, обернувшихся ничем не обеспеченными заклинаниями. «Стратегическое партнерство» России и Запада осыпалось, как потрескавшаяся позолота, при первом же дуновении морозного ветра из прошлого. А очередная «волна демократизации» превратилась в цунами, разрушающее государства Ближнего Востока. Ну и так далее.
С точки зрения дат 2015 год выглядит более вдохновляющим, чем предыдущий. Годовщины-2014 были связаны с расшатыванием фундамента. Помимо столетия Первой мировой войны это еще и 75-летие Второй мировой. Да и падение Берлинской стены, с которого прошло 25 лет, несмотря на всю положительную коннотацию для европейцев и Запада, акт не созидания, а разрушения. Старая система была непривлекательной, но стабильной, замены ей не появилось.
В 2015 году другие даты. 200-летие завершения Венского конгресса, который заложил основу «концерта наций» и открыл «золотую эру» европейской дипломатии. Худо-бедно, но почти сто лет на континенте существовал механизм поддержания баланса сил или его восстановления, если возникали конфликты. 70-летие окончания Второй мировой и учреждения ООН, что создало условия для в меру управляемого мира на следующие десятилетия. 40-летие Заключительного Хельсинского акта, который закрепил послевоенное устройство Европы и правила поведения. Иными словами – что ни веха, то позитивный опыт стабилизации анархичной по своей сути международной системы. И неудивительно, что в международном сообществе, уставшем от хаоса и непредсказуемости, звучат призывы приложить усилия для приведения мира в порядок средствами дипломатии.
Вот только о чем договариваться в нынешних обстоятельствах?
Вехи, о которых вспоминают в 2015-м, связаны с ситуациями, когда расстановка сил и интересы были понятны. После разгрома наполеоновской Франции державы-победительницы делили трофеи, мудро стараясь при этом не просто найти баланс, но и соорудить механизм его поддержания. В 1945 году тоже сложился круг ответственных держав, которые стремились избежать повторения мировых войн и сформировали институт, снижавший риск фатального соперничества. Наконец, Хельсинский акт стал масштабным соглашением о разделе сфер влияния в Европе на основе признания: статус-кво обеспечивает более высокий уровень безопасности, чем попытки его ревизии.
Чего добиваться теперь? Мир стал огромным и многообразным, в шеренгу никто не выстраивается, подчиняться сделкам грандов отказывается. Хотя эмансипированные новички, то есть те страны, которые раньше не играли глобальной роли, а теперь на нее претендуют (Бразилия, Турция, Иран и пр.) демонстрируют больше амбиций, чем реальных способностей что-то решать. Привычные же гранды, погрузившись в мир «текучего модерна», перестали вести откровенные разговоры даже за закрытыми дверями. Каждый считает, что противоположная сторона темнит, хотя возможно она просто сама точно не знает, чего хочет. А главное – зачем. Баталия за разваливающуюся обанкротившуюся Украину – яркое тому свидетельство.
Расходятся не оценки, а картины происходящего. Общей точки отсчета нет даже для того, чтобы четко структурировать конфронтацию. Это намного опаснее, чем системное и систематизированное противостояние второй половины ХХ века. Механизмы управления ущербом, весьма обстоятельно проработанные ко второй половине холодной войны, сейчас надо восстанавливать заново.
Дипломатия – ценный инструмент. Но он работает вхолостую, если у политического руководства отсутствует генеральное целеполагание, видение будущего. Чтобы согласовать и защитить интересы, их нужно сформулировать не «текучим», а конкретным образом. В противном случае вместо Хельсинского процесса получается Минский – тот самый, в рамках которого пытаются прекратить кровопролитие на востоке Украины.
Он вообще в каком-то смысле модельный для современного мира. Если очистить политико-дипломатическую кожуру, его смысл – создание контекста, в котором взаимоисключающие реальности могут сосуществовать, ни в чем не соглашаясь, но и не соскальзывая к немедленной схватке. Главное – не ставить вопрос четко и однозначно; это моментально разрушит все, поскольку покажет ту самую несовместимость картин мира. Из-за событий на Украине активно заговорили о «гибридной войне», в которой зачастую попросту непонятно, идет ли вообще настоящая война или нет. Но ее оборотной стороной является и «гибридная политика», когда конечная цель либо неясна и не заявлена, либо и вовсе отсутствует.
Когда принималось крымское решение, а ситуация заставляла делать это очень быстро, глава государства не мог не понимать, что это шаг вполне эпического характера, знаменующий отказ от следования набору представлений, которые сложились в Европе и на Западе в целом за несколько десятилетий. И после него возвращения к «бизнесу как обычно» в отношениях с наиболее значимыми внешними партнерами не будет.
Наиболее принципиальным моментом стала аргументация присоединения Крыма, изложенная во внеочередном послании президента 18 марта. Основным мотивом стала не национальная безопасность (судьба Черноморского флота, расширение НАТО), а тема «русского мира» и защиты соотечественников там, где они в этом нуждаются. Делая упор на этом аргументе, Владимир Путин, по существу, предопределил дальнейшее развитие событий – реакцию российского общества (всплеск патриотического энтузиазма), соотечественников на востоке Украины (ожидание крымского сценария) и внешнего мира (страх националистически окрашенной экспансии).
