Глава Первая. Маленький белый конверт из бумаги
– Щёлк!
И ещё один раз:
– Щёлк! – выдал сложный и хитрый механизм замка, открываясь.
Сыро там, снаружи. Здесь (внутри) – тепло нагретого за летний долгий день дерева.
Сутки стояло душное марево, какое бывает перед дождём.
Преддождье.
Минуту спустя – тучи и дождь. Быстро, агрессивно, с близкими молниями и закладывающими уши залпами грома. С визгом автомобильных сигнализаций после небесных звуковых ударов. Словно тучи с их неровными краями и неоднородной структурой, грубо выделанная кожа (неба?), натянутая на нереальный барабан, по которому лупит со всей силы чем-то огромным кто-то огромный.
Дождь рухнул сверху в одну секунду.
Тучи (будто в них хлором капнули) растворились с почти той же скоростью: раз – и снова чистое вечернее небо. Огромное (как обычно в этих местах) Солнце коснулось горизонта. Отразилось в тысячах окон с этой стороны планеты. Именно в этот момент. Пустило предпоследние лучи свои, похожие на плавленое золото, над самой поверхностью земли. Окрасились в него колосья на бугру. Крест и маковка деревенской церкви вдалеке.
– Щёлк! – последний поворот ключа в замке. Дверь открылась.
Предпоследние лучи рванулись с улицы во всё расширяющуюся щель. Заплясали в ведре с водой прямо у входа. Превратили солнечных зайчиков в отлитые из червонного золота крупные искры. Вспыхнули на полированной дверной ручке. Взорвались в волосах вошедшего в дом. Запылало красным на голове. Так бывает иногда летом на закате.
Человек, открывший дверь, вытащил ключ и зажал его в кулаке.
Сделал шаг в дом.
Не глядя, протянул руку и слегка толкнул дверь. Она щёлкнула замком у него за спиной: захлопнулась. Отрезая последние солнечные лучи.
Убирая золото из ведра с водой.
Стирая с латунной ручки.
Везде.
Кроме мокрых волос вошедшего.
Его волосы – пожар.
В его волосах огонь поселился навсегда.
Вошедший бледный молодой мужчина, в солнцезащитных очках и насквозь промокших чёрном костюме и чёрных ботинках, был рыжим. Огненно рыжим.
Он стоял в метре от двери, глядя перед собой.
Редкие капли падали на деревянный пол.
В большом зеркале прямо напротив входа он видел себя.
Он не спеша подошёл к зеркалу ближе и, сняв тёмные стёкла с глаз, внимательно всмотрелся в свои белки. Потом перевёл взгляд ниже.
Надавив носком правого ботинка на пятку левого, высвободил левую ногу. Левая нога помогла правой избавится от мокрой обуви окончательно. Человек пнул оба ботинка в угол. Очки и ключ полетели туда же. Он босиком, не спеша, оставляя влажные следы, пошёл в сторону холодильника. Потянул за большую пластиковую ручку. Глубоко вздохнул, невидяще глядя перед собой, и сунул руку внутрь. Из светящего арктического нутра в душную полутьму комнаты явились полбутылки ледяной водки. Бросив дверцу открытой, молодой человек шагнул к полке и взял стакан. Налил треть. Выпил залпом. Втянул сильно воздух носом. Сжал губы. Стоял минут десять, прислонившись к какому-то элементу кухонной мебели, достающему до поясницы. Стоял, освещаемый с одной стороны постепенно меркнущим окном, с другой – равномерным холодным светом немецких ламп, встроенных внутрь машины, вырабатывающей холод.
Он стоял, смотря в одну точку, сжимая в левой руке бутылку, а в правой – стакан.
Холодильник все десять минут тихонько попискивал, предупреждая: я открыт.
Человек выпил ещё полстакана водки.
Через минуту он входит в большую ванную комнату, совмещённую с туалетом.
В одной руке – лёгкий табурет из кухни. В другой…
Ещё через минуту петля из разноцветных синтетических волокон неплотно прилегает к его шее. Он чувствует колкость и химическую сухость гибкого пластика, из которого сплетена эта искусственная верёвка. Он даже чувствует её запах – запах шарика для пинг-понга. Запах школьной пластмассовой линейки.
Он стоит на стуле. Под самым потолком. Его рыжие волосы слегка касаются белого пластика, имитирующего идеальную побелку. Его глаза находятся на высоте трёх метров, когда, судорожно царапнув кадыком пересохшее горло, он опускает взгляд вниз.
Он видит люстру, снятую с крюка и лежащую в ванне. Он видит зубную пасту – ещё полтюбика осталось. Он видит две зубных щётки на смешных присосках прямо у зеркала. Одна синяя. Другая оранжевая. Апельсиновая. Рыжая. Кадык ещё несколько раз дёргается. Он судорожно тянет воздух носом. И смотрит вниз. Напоследок.
Он смотрит вниз.
Он видит.
Видит с высоты трёх метров.
Из-под почти самого потолка.
На самом краешке белоснежного унитаза.
Маленький.
Чёрный.
Волосок.
Маленький чёрный волосок.
Витой.
Чёрный курчавый волосок.
Маленькая непокорная спиралька.
Он не заметил, как слез со стула.
Когда и куда дел верёвку.
Он как-то из-под самого потолка, одним движением переместился к унитазу.
Он, не дыша, приблизился к жёсткой чёрной проволочке на белом краешке.
Осторожно протянул руку и
отдёрнул.
Потом провёл указательным пальцем по языку и
аккуратно,
осторожно-осторожно приложил первую фалангу к волоску.
Маленький чёрный волосок.
На подушечке его указательного пальца.
Он поднёс его к самому-самому глазу.
Волосок из Её паха.
Она.
Ещё месяц назад она была любовницей декана. Она шла по длинному и унылому университетскому коридору. Коридору с одинаково безликими дверями аудиторий и лабораторий. А унылый коридор во все глаза смотрел на неё. Оборачивался и ещё раз смотрел.
Невероятная брюнетка с матовой смуглой кожей.
С длинными, крупно вьющимися волосами.
С неподдающимися пониманию глазами, вокруг которых клубился полумрак.
Женщина с запредельной красоты ногами. Ногами, которые невозможно было скрыть и которые никто не скрывал.
Знали, что она замужем за сыном известного в прошлом театрального режиссёра.
И почти весь преподавательский состав университета был в курсе, что их декан – её любовник.
Она шла по коридору к кабинету главного человека в университете и увидела Василия.
Васю Борща. Фамилия его была Борщ.
Вася Борщ знал о себе всё.
Он знал, что он Рыжий.
Он почему-то думал, что из-за цвета своих волос не имел шансов понравиться большей части женского населения планеты. Никаких.
А тут Борщ.
То есть один шанс из миллиарда.
Даже двух.
Она увидела его глаза.
Он закрывал лабораторию 205. Поворачивал ключ с неудобной биркой на колечке в замке.
Поднял глаза на цоканье каблуков.
Глаза, сеющие сумерки вокруг, и глаза, под огнём волос, увидели друг друга.
Пётр Борщ был изобретателем. Самородком из глухой деревни, где даже кузницы не было. Он изобрёл ту самую систему, на которой строится принцип действия любого современного комбайна. Изобретатель Борщ изобретал всю жизнь какие-то невероятно простые, но полезные вещи, получил две государственные премии, а патент, проданный японцам (что-то автомобильное, связанное с исчезновением карбюраторов), приносил каждые полгода сумму, во много раз превышающую пенсию. Борщ получил учёную степень, построил огромную профессорскую дачу на берегу водохранилища в глубинке, а в ближайшем областном центре преподавал. Сын Василий, просто чтобы не гневить отца, пошёл по его стопам. Стал работать там же. Сам не заметил, как втянулся. Работал пока из-за возраста и образования лаборантом.
