ГЛАВНАЯ ДОМИНАНТА
Сборник рассказов
Василий Путённый
Киев
Контактные данные:
Василий Васильевич Путённый
Email: [email protected]
Тел.: 044 512 38 36
050 659 73 35
ЭЛИКСИР ЖИЗНЕСТОЙКОСТИ
В кухне было темно, тихо бормотал холодильник.
Я не хотел уходить – вот так стоял бы у окна и смотрел на тайнопись звезд, разгадать которую никому не дано. Я глядел на небо как на живое существо, понимающее меня и впитывающее все, о чем сейчас думаю… Внезапно вздрогнул…это жена громко стукнула дверью туалета. Мне показалось, что этим она обидела мои мысли, испуганно спрятавшиеся в тайники. Жена вышла…хлопнула дверью спальни, и покой постепенно стал возвращаться. Я сел возле стола, подпер ладонью подбородок – память день за днем окуналась в прошлое…
…Спрятавшись от зноя, по окнам трамвая ползали мурашки – обмарали в темно-серое все стекла. Девушка, возле которой стоял я, сдувала мурашки с рук, нежно сбивала пальцами с лица, потом, улыбаясь, взглянула на меня, вероятно, стесняясь своих движений.
Лицо девушки – в веснушках, нос – слегка мужской, на подбородке – ямочка-симпатюжка, черные волосы водопадно касались плеч.
На улице я с волнением говорил, смущаясь и ее, и прохожих, стараясь не задеть их плечом. Когда вошли во двор, девушка, остановившись возле крыльца двухэтажного флигеля, сказала:
– Здесь я с подружками живу. Второй этаж, во-он окна. Хозяйка у нас строгая. Ольга Робертовна, полька…
Как-то быстро подошли мы к сексу – да, вероятно, почти у всех так бывает: или время торопило, или это молодость, волнуясь, боится упустить свое; кажется, что если он или она вдруг навсегда уйдет от тебя, то никогда уже никого у тебя не будет.
Что-то магнетически притягивающее было в ее взгляде, мимике, и я, прижав ее к стенке кухни, жадно и страстно целовал…Фаина прижималась горячим телом ко мне – мое плечо было мокро от ее слез. Я, узнав, что был у нее не первый, чувствовал, как в душе моей что-то сместилось, словно украли из Фаины главное, сокровеннейшее.
И даже маленькое отвращение с некой подтошнотой появилось, и происходящее с нами моментально потеряло смысл. Я, морщась, словно от зубной боли, только долдонил:
– И к чему все это, зачем, для чего?! Черт-те что!
Свадьбу сыграли в селе. Хатки под соломенной крышей, проселочная дорога в колдобинах, сады, огороды, колодцы с вкусной целебной водицей, а сине-звездное небо шепчет колыбельную или молитву…
Мне казалось, что я родился в этом захолустном селе, здесь пас коров, ходил с хлопцами в ночное, на вечорныцях, где-то в сторонке, слушал россказни и песни… Я видел, как кололи кабана, который в агонии хрюкнул, и его стали разделывать, видел, как свежевальщик обухом топора гахнул в межрожье годовалого бычка, и тот, свалившись, парализованными глазами глядел в поднебесье. Когда живодер протянул кружку с теплой, нацеженной из разрезанной глотки бычка кровью, меня едва не стошнило, но я выпил, не дыша носом и вспомнив вкус томатного сока, чтоб не так противно было, а парубки, наблюдавшие за мной, что-то говорили и смеялись нарочито громко.
– Ты не дрейфь, – сказал живодер, – всегда лакай такую кровушку! Прибор будет кобелем стоять! Каждая баба после палкодрона будет от счастья гопака танцевать!
Каждое утро приходил дядько Степан, сельский коваль, и мне под его каламбур:
"Глуши первачка-дурачка – охмелеешь сразу!" – приходилось пить. Самогоночка горячо ползла по горлу, внутренностям, обжигая их, наполняла мозги тугим, упругим дурманом, делая мысли весело танцующими. Мне казалось, что все вокруг тоже хмельное. Я ощущал сильное сердцебиение, чудилось, что сердце, словно задыхаясь, вот-вот остановится; хотелось выскочить из-за стола, убежать в ржаное, ласкающее колосьями, поле.
Когда жена, обнимая меня в постели, трогая пенис, пьяно шептала: "А ты знаешь, Фаина по-молдавски – "мука"?.. – сквозь хмель у меня пробивалось: "Лежал бы с ней рядом кто другой – она бы говорила и делала то же самое…"
Но наплыв страсти был настолько мощный, что я заставлял ее встать, брал ее за руку и мы, ковыляя, уходили к заветному сараю. Поднимались на горище, где пахло соломой, и я, не целуя ее, чувствуя на плечах ее девически упругие красивые ноги, работал уверенно, с наслаждением… так, как будто мстил ее прежним любовникам.
Фаина сексапильно кряхтела, постанывала, поохивала (это меня чертовски возбуждало), и я, видя в глубине чердака фосфоресцирующие кошачьи глазки, словно подглядывающие за нами, ощущал волшебно-божественный оргазм, вслед за которым спринцевал влагалище спермой.
В городе началась другая жизнь.
Я прихватывал работу и после смены, – старый токарный станок натужно гудел, порой неожиданно останавливаясь. В конце месяца, получая зарплату, я отходил от окошка кассы, и, пересчитав деньги, вздыхал: "Сколько пота и сил ушло – и такие крохи!..А дармоеды разные и аферюги отхватывают огромные куши, всегда живя за счет народа!.."
Придя однажды домой, увидел на жене пыжистое платье и туфли на толстом каблуке.
– Ну как, тебе нравится? – спросила Фаина в предчувствии гнева, стараясь загипнотизировать меня извиняющейся улыбкой и дурашливо-смешными движениями этакой манекенщицы. – Чем я хуже этой задрипанной Витки?!
– А на что жить будем? Что жрать, милая моя, будем? Ах да – из твоего платья мы сделаем клевый салат оливье, а из туфель вкуснейшее жаркое.
– Где сэкономим, где одолжим. Проживем. В крайнем случае, сдадим обручалки в ломбард. Проживем. – Все это было сказано легко, запросто, словно плевок мне в морду.
А это "сдадим в ломбард" звучало так для меня, точно мы навсегда продавали нашу любовь. Я словно ощутил изморозь на лице и теле. Какая-то влившаяся в мозги и душу пустота парализовала меня – я сидел, не зная, что сказать.
– Ну что ты такой несовременный, дебильный!.– кричала Фаина чужими словами, точно показывая себе, что она права. А я стыдился – ведь могли услышать соседи за стенкой.
И как последний "аргумент" скандала, выкрикнул:
– Пошла ты к е… матери, сучка перелапанная, пере…– и злобно хлопнул дверью.
В ту ночь спали мы, отвернувшись друг от друга. Фаина заснула сразу, чуть посапывая, я же не мог, думал, что вот так – как чужие – живут многие… и по-разному мстят друг другу. Лежал в потемках и чуял, как тоска и страдание, залегающие в глубине души, то поднимаются с дрожью к гортани, то медленно опускаются. В эти скорбно-печальные минуты хотелось к матери – только она могла успокоить, утешить.
Я стал худеть. Однажды, за столом, у меня пошла кровь из горла…
Когда Фаина в белом халате входила в палату, я угрюмел, отворачивался к окну. Она вытаскивала что-то из сумки и, кладя на тумбочку, с усвоенной педантичностью, чуть волнуясь, перечисляла, что принесла. Стесняясь взглядов сопалатников, я терпеливо ждал ее ухода. Эта блондинисто-завитушечная прическа, наведенные контуры глаз, черные секс-чулки делали ее чужой, похожей на тех, кого я недолюбливал, даже презирал.
