Ad impossibilia nemo obligator.
Никто не обязан делать невозможное (лат).
– Алло, это Павел?
Ну, это с какой стороны посмотреть. Кому – да, Павел, кому – Павлуша, кому – и вовсе Павлин, а кому – извините! – и Павел Николаевич.
– С кем имею честь?
Смею вас уверить, что я получил достаточное воспитание и прекрасно осведомлен, что отвечать вопросом на вопрос неприлично – тем более даме.
Но в данном случае налицо три смягчающих вину обстоятельства.
Во-первых, голос этой дамы мне незнаком. Во-вторых, номер ее телефона почему-то засекречен. А в-третьих, за годы службы в славных правоохранительных органах нашей бесподобной страны я привык несколько настороженно относиться к звонкам от незнакомых людей. Особенно на мобильный телефон, номер которого посторонним не даю без особой на то надобности.
– Ты меня, конечно, не узнал. Это Людмила Шохман… Ой, то есть – прости, пожалуйста, – конечно же, Нечайкина! Шохман я – по мужу…
Нечайкина?… Какая еще Нечай. О, господи!
– Привет, Люда!!! Какими судьбами?!
В нашем классе Людочка Нечайкина была классической серой мышкой, никогда и ничем среди подружек не выделявшейся. Ну, разве что математическими способностями. Нила Григорьевна – математичка наша – на нее чуть ли не молилась. Еще бы: хоть и в специализированной, но все же сугубо гуманитарной школе – и такое сокровище. Но я, к точным наукам любви никогда не испытывавший, и не вспомнил бы, наверное, эту девчонку, особенно по прошествии более чем двадцати лет, если бы не Ленка Мильченко – моя школьная любовь. Вернее, в те годы – пока еще симпатия. Люда сидела с ней за одной партой, что определенным образом накладывало отпечаток и на наши отношения.
Однажды, классе в пятом, на уроке рисования я, пытаясь в очередной раз обратить на себя внимание Леночки, периодически постреливал в нее жеваной промокашкой из трубочки от механического карандаша. Знакомо?… Ну, еще бы. Глупо?… А вот не скажите! Это сейчас сие глупостью кажется, а тогда у меня просто не было выбора. Традиционное дергание за косички отпадает – Ленка всегда носила короткие волосы, да и сидел я на соседнем ряду – не дотянешься. Портфелем по голове хлопнуть? На перемене или после занятий – пожалуйста, а вот на уроке, пусть даже это и не французский, а всего лишь рисование, деяние оное чревато неприятными последствиями – школа все же элитная. Ну, и как прикажете в такой ситуации перед девчонкой выпендриваться? Вот и приходилось прибегать к нетривиальным методам.
Словом, дождавшись очередного удобного случая, когда Афанасий Иванович отвернулся к доске, показывая, как правильно рисовать конус, я тут же произвел очередной плев… то есть выстрел. Но именно в этот момент Ленка наклонилась, доставая что-то из стоявшего возле парты портфеля, и жевка, пущенная, в общем-то, в верном направлении, угодила точно в глаз ее соседке, повернувшейся посмотреть, что там подруга делает. Плюнул я, надо признаться, от души.
Людочка испуганно ойкнула и, прикрыв пострадавший глаз ладонью, опрометью выскочила из класса.
– Кретин! – обернувшись ко мне, прошипела Ленка и бросилась вслед за подругой.
Афоня, поглощенный конусом, ничего не заметил.
– Все, к завучу побежала. – бесстрастно констатировал мой закадычный дружок и сосед по парте Димка Дворников. – Теперь тебе влетит!
Но пугать меня в тот момент особой нужды не было – я и без Димки был ни жив ни мертв от страха. И засуетился.
Первым делом избавился от улики: трубочка мгновенно вылетела в открытое окно – дело было весной [1]. Затем – урок. Быстро вытащив из портфеля альбом для рисования, я реквизировал у соседа карандаш, в считанные секунды изобразил на листе идеальнейший конус и принялся аккуратно затушевывать одну из его сторон, придавая геометрической фигуре видимый объем.
К чести девчонок должен сказать, что жаловаться они никому не стали. Правда, староста наша, Наташка Барановская, меня все же заложила. Не из вредности – действительно принципиальная была, с самого первого класса. Родилась, можно сказать, старостой. И, когда классная руководительница Елена Леонардовна, которую мы на свой манер прозвали Леопардовной, на большой перемене вызвала всех нас к себе, в мыслях я уже «намыливал веревку». Но Нечайкина вдруг заявила, что никто ее не обижал, и что она сама об парту ударилась, когда в портфель за карандашом полезла. Нечаянно. При этом девчонка опустила взгляд в пол и покраснела так, что при свете ее щечек можно было бы печатать фотографии. Ленка покосилась на подругу с нескрываемым удивлением, однако опровергать сказанное ею не стала.
Леопардовна же – это я теперь понимаю – все прекрасно видела. Но «разбора полетов» учинять не стала, а, с трудом сдержав улыбку, лишь заметила:
– Осторожнее надо быть. Ладно, идите. Орлов, а ты попроси маму сегодня после работы непременно позвонить мне домой.
Вот те раз! А ведь уже, казалось, индульгенцию в руках держал. День был испорчен, и даже физрук, чей урок был последним, не мог понять, почему один из его любимцев, всегда такой резвый, во время разминки еле волочит ноги по залу.
Дома я весь вечер просидел в своем углу тихо, как нашкодивший кот. Сделал все уроки «от и до», даже ненавистную математику, и лишь уже почти перед сном, будто вдруг вспомнив, сознался:
– Мам, тебя Леоп. Елена Леонардовна просила позвонить.
– А что ты опять натворил?
– Ничего я не натворил…
Мама недоверчиво хмыкнула и вышла в коридор к телефону – мы тогда еще в коммуналке жили. Я тут же метнулся к двери – подслушивать, успев на ходу показать сестре язык в ответ на ее укоризненное покачивание головой.
Каково же было мое удивление, когда из отдельных фраз стало понятно, что речь идет вовсе не о дневном инциденте, а об организации какой-то экскурсии в Русский музей – мама там до сих пор работает. Про Лю-дочкин же синяк – ни слова. Верите – если бы Леопардовна меня прямо там, при девчонках, отругала и замечание в дневнике накатала – педагогический эффект был бы гораздо меньшим. А так. Пай-мальчиком я, разумеется, не стал, но понял вдруг нехитрую истину: девочка – она, как ни странно, тоже человек. И даже больше. Впрочем, понимание последнего пришло несколько позже.
Что касается Люды и Лены, то со мной ни та, ни другая не разговаривали почти два месяца – аж до конца учебного года. А через пару лет, после восьмого класса, Нечайкина и вовсе ушла от нас в специализированную физико-математическую школу, и я о ней с тех пор больше ничего не слышал.
