В три часа ночи я встала, тихо выползла из спальни, прокралась в кухню и открыла холодильник. Задумалась – и съела кусок селедки. Вот так вот. Представить страшно, а сделать? Еще минут сорок мучила совесть, но потом угомонилась и она – вместе со мной. Проснулась с нытьем в правом боку и в паршивом настроении. И поделом! Пиши жалобу на себя. За окном январь, полное отсутствие снега и солнца, гнусная грязь и низкое, тяжелое, серое небо. Мелкий, моросящий и колючий, словно ноябрьский, дождь. С действительностью примирили чашка кофе и сигарета. Написала список дел на день. Что поделаешь, такая привычка – фиксировать. По мере исполнения – вычеркиваю. Чем больше зачеркнутых пунктов – тем больше я нравлюсь себе. Раздается звонок. Сын. Голос тревожный. Началось в деревне утро.
– Мам, у нас ягодичное предлежание!
Так, ничего хорошего. До родов четыре недели. Набираю побольше воздуха и говорю безмятежным и бодрым голосом:
– Точно как было с тобой! Ты перевернулся на тридцать девятой неделе.
Веселюсь, хотя знаю, что такое бывает ох как не часто.
– Да? – еще сомневается сын, но голос чуть веселее.
– Конечно! – вдохновенно продолжаю я. – Обычное дело. Перевернется, куда денется.
– Ну ладно, я работаю, – обрывает сын и кладет трубку. Можно подумать, что это я ему позвонила и сильно отвлекла от важных дел.
Кладу трубку и лихорадочно начинаю искать Светкин телефон. Мой медицинский авторитет в семье по-прежнему непререкаем, но все же Светка – оперирующий гинеколог. Она – в разделе «ценные люди». И точно, относится именно к ним.
Ее долго ищут по отделению, и наконец я слышу ее хрипловатый голос.
– У меня проблемы, – жалобно блею я.
– У тебя? – удивляется Светка. – А я думала, что они ушли под ручку с климаксом.
Острит.
– Ну, не у меня лично, а у Анечки. Анечка – это невестка, – напоминаю я.
– Помню, – резко обрывает Светка.
Я продолжаю:
– Ягодичное предлежание, срок тридцать восемь недель. Я думаю, может, еще перевернется, – с надеждой почти заигрываю я со строгой Светкой.
– Ты думаешь? – закипает Светка. – Ну да, я же забыла, что главный врач у нас ты.
Я все проглатываю. Ну не может Светка простить мне измену профессии. До третьего курса мы учились в одной группе, а потом я бросила институт и изменила всю свою жизнь. Но в конце концов, это она нам всем нужна, а не мы ей. Нас у нее – огромная туча. И все с проблемами. От своих проблем устаешь, а тут чужие.
– Посмотришь Анечку? – подобострастно спрашиваю я.
– А куда я денусь с подводной лодки? – тяжело вздыхает Светка и добавляет: – Завтра, в восемь ноль ноль, – и кладет трубку.
Сурово. На Светку я совсем не обижаюсь и с удивлением и тихой радостью обнаруживаю в себе не только нажитые годами хронические болезни, но и приобретенные чудесные качества характера. Как терпимость, например.
Бедная Анечка, думаю я. Ей сейчас так тяжело, а завтра вставать в шесть и ехать на другой конец Москвы. Я жалею Анечку, и мое сердце утопает в нежности. Это оттого, что я ее искренне люблю. Да-да, свою невестку Анечку. Бывает и так. Собственно, к жене сына у меня два требования, хотя что там требования, назовем это пожеланиями. Первое – чтобы она любила моего ребенка, и второе – чтобы она не была клинической идиоткой. И то и другое она выполняет с блеском. Ее способность находить компромисс меня потрясает. Моему сыну она прощает все его выпады и сглаживает острые углы. Я вижу, как она смотрит на него, держит его за руку и проверяет, надел ли он теплые носки. К тому же у нее золотая школьная медаль, красный институтский диплом, быстрый карьерный рост и внешность белокурого ангела. Какое мне дело до того, что она не варит борщ и не печет пироги?
– Какая ты у нас умница! – говорю я ей. Искренне, кстати, говорю.
– Как вы ко мне снисходительны! – вздыхает Анечка.
А меня в этот момент распирает от гордости. Боже, как я мудра! И мы обе остаемся довольны собой и друг другом.
Снова звонок. Муж.
– У меня под языком валидол, – сообщает он.
Это означает: у меня ноет сердце, настроение говенное, и ты должна немедленно среагировать на все это. Сигнал к тому, что надо начинать тревожиться и сочувствовать и вообще быть в курсе. Иначе все бессмысленно и болеть ему неинтересно. Так ему легче. А мне? Но кто же думает обо мне? И я немедленно реагирую. Встревоженным голосом я задаю четкие и конкретные вопросы:
– Где болит, давно ли, характер боли (тупая, острая, давящая).
Пусть Светка не смеется – три курса мединститута что-то да значат. И в семье я действительно главный врач.
Муж на мои вопросы раздражается. Позвонил-то он не для этого. Но все же я чувствую, что ему становится легче. Так всегда, когда кто-то разделяет твою проблему, знаю по себе. Я еще что-то озабоченно советую, но он уже раздражается и говорит, что я его отвлекаю. Я – его. Вот так-то. Понятно? Отбой.
Я смотрю на свой список и, вздыхая, начинаю его исполнять. Я чищу картошку, отбиваю мясо, отвариваю яйца к салату, вытираю пыль, начинаю танцы с пылесосом – моя ежедневная гимнастика. Про тех дураков, что пылесосят каждый день, – это про меня. Но вообще-то у меня собака и кошка. И обе пушистые. Одновременно я включаю стиралку и посудомойку – моих верных, а главное, молчаливых помощниц. Тут я вспоминаю, что Наташка не звонит уже третий день. Хотя у нее это не срок. Наташка – это дочь. Одновременно дочь и стерва. Почему стерва? Потому что хочет – звонит, не хочет – не звонит. Мы ее мало интересуем. В общем, живет своей жизнью. Полная противоположность брату. Но с этим я почти смирилась. Правда, не до конца – сейчас я особенно резко почувствовала это. Я понимаю, что больше не в силах выдерживать характер, теряю уважение к себе, но все же набираю номер ее мобильника. Она отвечает на шестой звонок. Я хорошо представляю ее в эту минуту: она беззаботно крутит руль, мурлыкая под нос какую-то песенку, и косится на определитель, рассуждая при этом, стоит ли ей брать трубку, если это – я. Потом я слышу ее протяжное и утомленное «аллоу-у».
– Ты – стерва, – сообщаю ей уверенно я и напоминаю: – У тебя есть мать.
Она капризно и нараспев произносит:
– У меня плохое настроение.
Это такое у нее серьезное оправдание.
– Что-то с Юрой? – пугаюсь я.
– А что с Юрой? – напрягается дочь. – С Юрой все как всегда. Мои присутственные дни в его жизни – это вторник и четверг. Ничего нового.
Дело в том, что Юра женат, и даже более того – у него годовалый ребенок. Наташке он сразу объявил, что любовь любовью, а семью он не бросит никогда. Хотя… Никогда не говори «никогда». Мы-то это знаем. А он, видимо, еще нет – в силу молодого возраста. Я же говорю:
– Приличный человек. – Это я о Юре.
