Пока остальные гости бродили по террасе пляжного клуба под вечереющим летним небом, осторожно, оценивающе отпивая из бокалов, чтобы понять, не с верхней ли полки снимали бутылки бармены; пытаясь удержать крохотные крабовые кексики на бумажных салфетках и произнося всякое подобающее случаю о том, как им всем повезло с погодой, потому что завтра опять будет сыро; бормоча неподобающее по поводу тесного атласного платья невесты – к примеру, объясняется ли то, что она вываливается из выреза, неумением портнихи, дурным вкусом («что-то с чем-то», как сказали бы их дочери) или внезапным набором веса; подмигивая и перебрасываясь проверенными шутками о том, что тостеры можно будет обменять на подгузники – Лео Плам ушел со свадьбы кузины с одной из официанток.
Лео избегал общества своей жены, Виктории, которая с ним практически не разговаривала, и своей сестры, Беатрис, которая говорила без умолку – в основном о том, что им всем надо собраться на День благодарения. День благодарения. В июле[1]. Лео двадцать лет не проводил праздники с семьей, с середины девяностых, если память его не подводила, и начинать сейчас был не в настроении.
Лео был на взводе и как раз искал пустой бар, по слухам находившийся где-то снаружи, когда заметил Матильду Родригес, несшую поднос бокалов с шампанским. Она двигалась сквозь толпу в лучистом сиянии – отчасти потому, что заходящее солнце заливало восточную оконечность Лонг-Айленда неприлично розовым, отчасти потому, что синапсы Лео бушевали под действием очень, очень хорошего кокаина. Пузырьки, поднимавшиеся и опускавшиеся над подносом Матильды, казались неистовым призывом, приглашением, адресованным ему одному. Густые черные волосы были зачесаны наверх от широких плоскостей лица и собраны в удобный пучок; она вся была – чернильные глаза и пухлые красные губы. Пока она пробиралась среди гостей, Лео наблюдал за изящным покачиванием ее бедер, смотрел на уже пустой поднос, поднятый над ее головой, как факел. Он ухватил у проходившего мимо официанта мартини и пошел за ней следом сквозь распашные двери из нержавейки – на кухню.
Матильде (девятнадцатилетней, мечтающей стать певицей неуверенной официантке) казалось, что только минуту назад она разносила шампанское семидесяти пяти членам семейства Плам в расширенном составе и их друзьям – и вот уже мчится к проливу Лонг-Айленд в новеньком арендованном «Порше» Лео, запустив руку в его тесноватые льняные брюки, и подушечкой большого пальца неумело обрабатывает снизу его член.
Поначалу она сопротивлялась, когда Лео затащил ее в кладовку, схватив за запястья и забрасывая вопросами: «Ты кто? Откуда ты? А еще чем занимаешься? Ты модель? Актриса? Ты знаешь, какая ты красивая?»
Матильда знала, чего хочет Лео; к ней постоянно подкатывали на таких мероприятиях, но обычно мужчины были куда моложе – или до смешного старше, просто древние – и заходили с набором тупых пикаперских фразочек и неуловимо оскорбительных попыток польстить. (Ее постоянно называли «Джей Ло», хотя Матильда совсем не была на нее похожа; родители у нее были из Мексики, а не из Пуэрто-Рико.) Даже в этой состоятельной толпе Лео был неприлично красив: это слово она точно никогда не применяла к кому-то, чье внимание ее почти радовало. Она могла сказать «огонь», или «милый», или даже «шикарный», но «красивый»? Мальчики, которых она знала, до красивости еще не доросли. Матильда поймала себя на том, что смотрит на лицо Лео, пытаясь понять, из чего складывается красота. Как и у нее, у него были темные глаза и волосы, широкий лоб. Но черты его лица были острыми и угловатыми, а ее – округлыми и мягкими. Ему бы играть кого-нибудь выдающегося в телесериале – может, хирурга, ну а она была бы смертельно больной пациенткой, умоляющей об излечении.
Сквозь дверь кладовки она слышала, как музыканты – на самом деле целый оркестр, их было человек шестнадцать – играют обычный свадебный репертуар. Лео схватил ее за руки и станцевал короткий тустеп. Он пел ей на ухо, поверх музыки, приятно живым и полным голосом. «Однажды, когда мне будет плохо, когда будет холодно, я (та-да-дам) просто вспомню тебя и то, какой ты сегодня была»[2].
Матильда помотала головой и, рассмеявшись, отстранилась. Его внимание нервировало, но еще оно задевало что-то глубоко у нее внутри. Отбиваться от Лео в кладовке было куда интереснее, чем заворачивать спаржу в прошутто на кухне, чем она сейчас и должна была бы заниматься. Когда она робко сказала ему, что хочет быть певицей, он немедленно сообщил, что у него есть друзья в «Коламбия Рекордс», друзья, которые вечно ищут новые таланты. Он снова придвинулся к ней, и она встревожилась, когда он немножко споткнулся и ему, казалось, приходилось упираться ладонью в стену, чтобы сохранять равновесие, но ее беспокойство улетучилось, когда он спросил, есть ли у нее демозапись, что-нибудь, что можно послушать в машине.
– Потому что, если мне понравится, – сказал Лео, сжимая тонкие пальцы Матильды в своих, – я сразу захочу взяться за дело. Помочь тебе встретиться с нужными людьми.
Когда Лео ловко вел Матильду по парковке, чтобы не столкнуться со служителем, она оглянулась на дверь кухни. Эту работу ей нашел кузен Фернандо, и он взбесится, когда узнает, что она просто взяла и ушла. Но Лео сказал: «Коламбия Рекордс». Он сказал: «Вечно ищут новые таланты». Когда еще ей представится такая возможность? Ее и не будет-то всего ничего, ровно столько, сколько нужно, чтобы произвести хорошее впечатление.
– Томми Моттола нашел Мэрайю[3], когда она была официанткой, – сказала Матильда отчасти в шутку, отчасти пытаясь оправдать свое поведение.
– Правда?
Лео тащил ее к машине, посматривая на окна пляжного клуба, выходившие на парковку. Виктория вполне могла его увидеть с боковой террасы, где собрались все, и еще могла заметить его отсутствие и теперь рыскать по округе. В ярости.
Матильда остановилась у двери машины и сбросила черные тряпочные рабочие тапочки. Вынула из потертого пластикового пакета пару серебристых босоножек на шпильке.
